"О личном фонде С.Г. Гасилова

в Научном архиве РАХ"

[1]Личное дело С.Г. Гасилова. Ф. 10, оп. 2, ед.хр. 44, л. 4,5.

В 2023 г. архивная служба Санкт-Петербурга реализует межрегиональный мемориальный проект «Эвакуация из Ленинграда и возвращение домой: «Сплоченные войной». Проект является первоначальным этапом межрегионального всероссийского виртуального проекта «Сплоченные войной…». Основной целью проекта является: установление фактов единения и поддержки эвакуированных жителей ленинградцев и жителей других регионов СССР, а также выявление неизвестных событий эвакуации. Данный проект, также призванный проследить судьбу миллионов эвакуированных, будет иметь социальную значимость для многих ныне живущих потомков ленинградцев. Проект позволит многим из них впервые спустя 80 лет узнать историю судьбы их близких. Эвакуация из Ленинграда в период Великой Отечественной войны стала беспрецедентным случаем в истории страны, сплотив и объединив миллионы ранее незнакомых друг с другом людей для решения общей задачи. Пребывание эвакуированных ленинградцев в регионах стало образцом человеколюбия и взаимовыручки. Эвакуация оставила след практически в истории каждого региона, края Советского Союза. Количество эвакуированных из блокадного города в регионы СССР было большим. Сохранившийся архивный материал показывает, что эвакуированных из г. Ленинграда в регионы было 1 743 129 человек, из них население Ленинграда – 1 448 338 человек, в том числе детей – 414 146 человек.^[1]. География эвакуации обширна – практически все регионы бывшего Советского Союза. В соответствии с отчетом статистического управления г. Ленинграда - распределение эвакуированного населения Ленинграда по направлениям эвакуации: по состоянию на 04.12.1941 года – всего эвакуировано 227 235 человек, в том числе по областям, краям и республикам: Ярославская область- 34 857; Кировская - 23 632; Молотовская - 18 310; Омская - 15 879; Казахская ССР - 14 152; Свердловская - 11 633; Вологодская - 9 169; Челябинская- 7 231; Башкирская АССР - 5 744; Удмуртская - 4 822; Ивановская обл.- 3 835; Новосибирская- 1 975; Чувашская АССР - 1 731; Куйбышевская обл.- 1 664; Калининская - 1 505; Ленинградская - 1 492; Узбекская ССР-1 350; Татарская АССР - 949; Горьковская обл. – 862; Киргизская ССР - 576; Саратовская обл.- 474; Чкаловская – 453; Мордовская АССР - 425; Тамбовская – 399; Пензенская - 379; Сталинградская - 348; Рязанская- 284; Архангельская - 223; Прочие края и области - 857; Неизвестные направления - 62024 человек^[2].

Масштабный проект реализуется по двум направлениям: виртуальная выставка архивных документов и база данных.

 [1]Отчет о работе по эвакуации населения из г. Ленинграда зa период с 27 мая до 1 декабря 1942 г. // ЦГА СПб. Ф. Р-4965. Оп. 3-1. Д. 46^А. Л. 45.

[2] Сведения об эвакуации населения из Ленинграда сухопутным, водным и авиатранспортом, пешим путем (с указанием места назначения). Пофамильных списков нет // ЦГА СПб Ф. Р-330. Оп. 1. Д. 5. Л. 50.

Целью виртуальной выставки является рассказать о действиях руководящих органов разных уровней власти по оказанию помощи и поддержки населению, предприятиям и организациям в условиях вынужденной эвакуации из Ленинграда и возвращении домой, взаимопомощи и сплоченности людей в годы Великой Отечественной войны.

Электронный выставочный проект прежде всего направлен на то, чтобы объединить информацию, полученную из разных источников и дать зрителю развернутое представление об эвакуации через призму человеческих судеб. Дальнейшее объединение готовящегося проекта с базой эвакуированных даст более широкие возможности для осуществления поиска.

Среди задач выставочного проекта архивная служба ставит:

1.Популяризация материалов о важнейшем факторе победы в Великой Отечественной войне – единстве тыла и фронта, взаимопомощи регионов в борьбе с врагом.

2.Освещение малоизвестных сюжетов эвакуации, повседневной жизни (бытования) эвакуированных.

3.Актуализация интереса исследователей к вопросу влияния эвакуации на жизнь регионов.

4.Освещение деятельности отдельных учреждений, предприятий, известных деятелей науки, культуры, искусства в эвакуации, их влияние на развитие регионов.

5.Создание условий для расширения генеалогического поиска.

6.Сохранение памяти о подвиге народа в годы Великой Отечественной войны, отраженном в памятниках и мемориалах, посвященных эвакуации ленинградцев.

Хронологически тематический электронный проект охватывает в основном период с 22 июня 1941 года по 1945 год.

Основные разделы выставки отражают прибытие в Ленинград беженцев, создание сети эвакопунктов, размещение, переселение и эвакуацию из города; создание и работу городской эвакокомиссии, организацию эвакуации из Ленинграда промышленных предприятий, учреждений культуры, здравоохранения, образования, отдельных категорий граждан (женщин, детей, инвалидов, раненых и др.); маршруты эвакуации (воздушная трасса, водный путь, Дорога жизни), вынужденное изменение маршрута эвакуации; размещение эвакуируемых в регионах, пребывание в эвакуации (условия жизни, трудовая деятельность и влияние на развитие регионов); условия и возможности возвращения в Ленинград. Отдельно будут представлены разделы отображающие места захоронений ленинградцев, мемориальные памятники и памятные знаки о эвакуации. Основной раздел выставки «География эвакуации» систематизируется по географическому принципу, в котором в 2023 году будут представлены архивные материалы по эвакуации из Ленинграда в Ленинградскую и Ярославскую области (в соответствии с административно-территориальным делением на период начала войны). В перспективе планируется пополнение проекта документами по эвакуации из Ленинграда в другие регионы страны. В проекте предполагается использовать архивные документы из фондов федеральных и региональных архивов, учреждений культуры, образования, медицины, науки и т.д., музеев предприятий, в том числе распорядительные документы органов власти по вопросам эвакуации и оказании помощи эвакуированным из Ленинграда, отчетные документы, статистические отчеты, бланки, фотографии, вырезки из газет, дневники, воспоминания, письма др. Электронный выставочный проект пополняемый, предусмотрено, что любой раздел представленной выставки может быть дополнен выявленными по теме документами.

В электронном выставочном проекте будут представлены различные документы, касающиеся эвакуации профессорско-преподавательского состава и студентов Всероссийской Академии Художеств из блокадного города. В январе 1942 г. по решению Военного Совета Ленинградского фронта эвакуации из Ленинграда зимой 1942 г. подлежали эвакуации 650 человек-сотрудников Академии[1]. Согласно сохранившимся сведениям, основным местом эвакуации Академии был назначен г. Самарканд. Об этом свидетельствует отложившийся в документ в фондах Центрального государственного архива г. Санкт-Петербурга (далее – ЦГА СПб)[2]. В начале февраля 1942 г. согласно документам ЦГА СПб, сотрудники Академии и ряд студентов были направлены по «Дороге Жизни» в г. Самарканд. Однако часть из них была эвакуирована в Ярославскую область, где находилась вплоть до 1944 г. Долгое время в историографии причины того, что часть профессорско-преподавательского состава оказались в Ярославской области, не раскрывались. В результате работы над проектом архивистами ЦГА СПб были установлены причины данного факта. 22 – 23 февраля 1942 г. произошла одна из сильнейших в истории станции Жихарево бомбардировок. По воспоминаниям очевидцев, от станции тогда почти ничего не осталось. В это время на ней как раз и находились сотрудники Академии Художеств. В результате этих трагических событий, часть сотрудников была погружена в первый поезд, который шел в направлении на Ярославль. Вплоть до 1944 г. п. Красные Ткачи, усадьба «Карабиха» и лагерь им. С. Орджоникидзе стали местом работы для сотрудников Академии Художеств. Так при содействии ярославских властей был создан филиал Института им. И. Репина, размещенный в доме пионерлагеря недалеко от усадьбы Н. А. Некрасова. Среди документов, представленных в электронном выставочном проекте представлен пофамильный перечень научно-творческих работников Ярославского филиала Академии художеств, эвакуированных в Ярославскую область в 1942 г., с указанием ими выполненных работ. Среди персоналий, представленных выставке, и имеющих отношение к Академии Художеств, представлены как известных на то время академиков, так и студентов-выпускников Академии, впоследствии ставших известными, это: А. С. Никольский, С.П. Светлицкий, И. Г. Лангбард. Помимо документов, касающихся непосредственно самих личностей, в проекте будут представлены работы, которые были выполнены ими во время их пребывания в эвакуации в Ярославской области в 1942 – 1944-х г. Например, одной их таких работ является акварель С. П. Светлицкого с видом дома, где жили во время эвакуации ленинградские художники, написанная им в 1944 г. Впоследствии многие из сотрудников Академии Художеств были награждены медалью «За оборону Ленинграда». Среди них были и те, кто работал в время эвакуации в Ярославской области, например, А. С. Никольский[3].

История пребывания Академии Художеств в Ярославской области и г. Самарканде нуждается в новом комплексном исследовании. Реализация межрегионального мемориального проекта «Эвакуация из Ленинграда и возвращение домой: «Сплоченные войной» и привлечение новых, ранее неизвестных документов позволит осветить новые и ранее неизвестные страницы эвакуации и пребывания в ней профессорско-преподавательского состава и студентов Всероссийской Академии Художеств.

[1] Постановление Военного совета Ленинградского фронта об эвакуации населения из Ленинграда. 21 января 1942 г. // ЦГА СПб. Ф. Р-7384. Оп. 36. Д. 77. Л. 74.

[2] Список на эвакуацию профессорско-преподавательского состава и студентов Всероссийской Академии Художеств в г. Самарканд // ЦГА СПб. Ф. 47. Оп. 10. Д. 2. Л. 103.

[3] Списки рабочих и служащих предприятий и учреждений Василеостровского района, награжденных медалью «За оборону Ленинграда», выбывших из города ЦГА СПб. Ф. Р-7384. Оп. 38. Д. 38. Л. 29.

Николай Владимирович Жмакин родился 20 марта 1896 г. в г. Баронск (позднее - Марксштадт) Николаевского уезда Самарской губернии[1]. Был третьим ребёнком в семье. Согласно автобиографии, отец Н.В. Жмакина Владимир Яковлевич занимал должность начальника Почтово-телеграфной конторы г. Марксштадт[2]. В 1904 г. Жмакин-старший вышел в отставку, занимая аналогичную должность в г. Новоузенске Самарской губ., «получив небольшую пенсию около 9 рублей в месяц». Умер в 1920 г. в г. Энгельс от тифа, «работая в одной из чрезвычайных комиссий». Мать Александра Михайловна Жмакина (урожд. Зверева) до замужества была «портнихой-одиночкой», а после – домохозяйкой. Скончалась в Саратове «от паралича»[3], вскоре после переезда семьи туда.

Трудовая жизнь Н.В. Жмакина началась в 1915 г. с должности телеграфиста Почтово-телеграфного отделения (г. Саратов). В августе того же года он был досрочно взят на военную службу и после короткого пребывания в маршевой роте запасного батальона в г. Кузенске (Саратовской губ.) был направлен на фронт (под Барановичи[4]). В это время, по утверждению самого Жмакина, он «уже полностью разделял взгляды большевиков»[5]. В 1918 г. Н.В. Жмакин вступил в РСДРП(б). С лета того же года – «на действительной службе в РККА и РККФ»[6].

Дальнейшая служба Н.В. Жмакина связана исключительно с армией. Например, в 1920 г., будучи военкомом Управления «Всеобуч», он добровольно отправился на фронт с отдельной Уральской бригадой на Северный Кавказ, где принял участие в боях против «Врангелевского десанта», находившегося под командованием С.Г. Улагая[7].

В конце 1920-х годов Н.В. Жмакин слушатель Военно-Политической академии им. Ленина (тогда располагавшейся в Ленинграде), а затем преподаватель Военно-Морского политического училища им. Рошаля. В 1928 – 1935 г. на различных должностях в Военно-Морском инеженерном училище им. Дзержинского: преподаватель политэкономии и экономической политики, руководитель кафедры социально-экономического цикла, помощник начальника учебного отдела по партполитчасти, заместитель начальника Политотдела. Два года, с 1935 по 1937, его работа была связана с «пропагандой и агитацией» - сначала в Политическом управлении Балтийского флота (Пубалте) в Кронштадте, затем в 139 авиабригаде в селе Котлы Кингиссепского округа Ленинградской области[8]. С 1 января 1938 г. по 28 апреля 1939 г. – в должности военкома факультета 3-го Военно-морской академии Рабоче-Крестьянской Красной Армии имени К.Е. Ворошилова[9].

28 апреля 1939 г. полковой комиссар Н.В. Жмакин был назначен на должность начальника Центрального государственного военно-морского архива. В целом, как видно из автобиографии Н.В. Жмакина он «подошёл» к этой должности не будучи моряком «в чистом виде». Кроме того, его образование никак не «пересекалось» с изучением истории и архивного дела. Однако, после перехода в 1939 г. государственных архивов в ведение НКВД СССР[10], назначение на должность начальника архива человека, прежде занимавшим посты политработника и преподавателя, выглядело логично.

Н.В. Жмакин возглавлял архив восемь лет, из которых четыре пришлись на тяжелейшие годы Великой Отечественной войны. Важнейшими задачами первых месяцев для архива и его руководителя стали: организация эвакуации наиболее ценных документов и научно-справочного аппарата в г. Чкалов[1], организация работы после перехода на казарменное положение, налаживание работы группы МПВО, а также «оптимизация» кадрового состава - с 1 января 1942 г. все отделы были сведены в один по причине «уменьшения объёма работ в архиве и необходимости сократить в связи с этим на период военного времени штаты сотрудников»[2].

В отчётах и докладах вышестоящим руководителям Н.В. Жмакин подробно, точно и совершенно не канцелярским языком описывает «состояние дел»: голод, холод, болезни, отсутствие света, воды и т.д. Говоря о расшатанном здоровье сотрудников, Н.В. Жмакин подчёркивал, что считает это «большим тормозом» в работе. Ему самому пришлось долго лечиться в госпитале из-за проблем с сердцем[3].

К сожалению, потерь избежать не удалось. За время блокады Ленинграда погибли шесть сотрудников ЦГАВМФ СССР – Сазонов[4], А.А. Вилькес, П.М. Поромов, Н.А. Данкова, Ф.П. Павлов, С.Е. Плотникова[5]. В память о них 7 февраля 2020 г. в административном здании РГАВМФ на Миллионной ул., 36 была открыта мемориальная доска[6].

В условиях, когда «создалась крайне неблагоприятная обстановка для плановой работы» своей главной задачей Н.В. Жмакин поставил сохранение кадров любыми средствами. Этому способствовали жёсткая организация работы, расписанный по минутам рабочий день, строгая дисциплина и, при этом, забота о сотрудниках, нуждавшихся в помощи (например, о М.Н. Варфоломееве[7] – старейшем тогда сотруднике архива). 4 июня 1943 г. Н.В. Жмакин был награждён медалью «За оборону Ленинграда»[8]. В основании для награждения сказано: «Нач[альник]. МПВО объекта. Будучи Лектором Дзержинского Райкома ВКП(б) выезжал для чтения докладов и лекций на участки строительства оборонных сооружений»[9].

Строгий начальственный стиль тем не менее не спасал самого Н.В. Жмакина от претензий со стороны вышестоящего руководства.

В 1943 г. по результатам «обследования» работы архива комиссией Архивного отдела УНКВД ЛО Н.В. Жмакин получил строгий выговор «за безответственное отношение к своим обязанностям и за проявленную бездеятельность»[10]. О «неблагополучном положении» в архиве говорили, например, такие факты: сотрудники не знали своих производственных и квартальных планов, более того они оказались предоставлены сами себе и не контролировались начальником архива; нарушались правила допуска в читальный зал – дела выдавались «по личным запискам, а в большинстве случаев даже без них»; были случаи, когда читатели сами доставали дела в хранилищах; разглашалась секретная переписка (дело об эвакуации документов хранилось не в секретном, а в общем делопроизводстве); не была организована подготовка к зиме (окна не заделаны фанерой, не устранены протечки, не восстановлен водопровод) [11].

Не раз Жмакину приходилось объясняться и по поводу бытовых вопросов. Из рапорта участкового уполномоченного 6-го отдела милиции сержанта С.М. Тиглого от 30 января 1943 г. следует, что Н.В. Жмакин, несмотря на неоднократные просьбы убрать снег с территории дома 36 на ул. Халтурина, никаких мер для этого не предпринимал поэтому уборка производилась «домработниками, мобилизованными с других домов»[12]. Начальник ЦГАВМФ на расписке об обязательстве по уборке снега не позднее 29 января 1943 г. написал: «Это невозможно за неимением дост[аточной] раб[очей] силы и болезнью дворника», несмотря на то что в случае нарушения обязательств ему могли предъявить обвинение «по законам военного времени как нарушившему решение командования Лен[инградского] фронта»[13]. Уборка снова была сделана посторонними силами – домработников домохозяйств №№ 278 и 231[14].

В характеристике, написанной начальником Архивного отдела Управления НКВД ЛО З.З. Михайлович оценка работы Н.В. Жмакина во время войны была очень жёсткой: «В своей работе за период Великой Отечественной войны тов. ЖМАКИН имел целый ряд существенных недостатков. В значительной мере благодаря безответственному отношению к своим обязанностям т. ЖМАКИНА нормальная работа архива в течение зимы – весны 1942 года была нарушена, на что ему было указано в решении Партийного Комитета УНКВД ЛО от 5-го мая 1942 г. Однако, тов. Жмакин и после этого должных выводов для себя не сделал и лишь после соответствующего нажима Отдела и специального решения Партбюро Архивного Отдела наметился известный перелом в его работе. Стал вникать в текущую работу сотрудников и руководить ею»[1].

Н.В. Жмакин оставался в должности начальника ЦГАВМФ СССР ещё два года после окончания войны. 15 января 1947 г. приказом главнокомандующего военно-морскими силами адмирала флота Н.Г. Кузнецова подполковник Н.В. Жмакин был освобождён от занимаемой должности и уволен в запас по возрасту[2].

Дальнейших сведений о Н.В. Жмакине немного. Известно, что он жил с семьёй (с женой Антониной Никифоровной (урожд. Жарковой), сыном Германом и тёщей Матрёной Матвеевной) в «адмиральском доме» на улице Чапыгина, д. 5[3]. Скончался 15 декабря 1947 г.[4] Место погребения не установлено[5].

Ленинградский Дом учителя – это уникальное социально-культурное учреждение, в котором не только педагоги, но и члены их семей, и просто горожане, могли получить дополнительное образование, расширить свой кругозор, раскрыть свои творческие таланты и просто отдохнуть в кругу друзей. За свою вековую историю Ленинградский Дом учителя неоднократно менял наименования. Так с 1922 по 1934 – Ленинградский областной дом работников просвещения, далее до 1956 года – Ленинградский Областной Дом Учителя, а затем снова стал именоваться Домом, а позже, с 1961 года, дворцом работников просвещения. Несмотря на многократное изменение своих названий, даже в официальных документах учреждение очень часто называли просто Домом. Это, вроде бы, утилитарное сокращение со временем приобрело совсем иную смысловую нагрузку и стало отражать сущность отношения к учреждению всех, кто был с ним связан. Это действительно был их родной Дом.

       Петроградский областной Дом работников просвещения был образован в соответствии с Постановлением Совета Народных Комиссаров (СНК) от 25 апреля 1921 года. Почему же в этот сложнейший период, в разгар Гражданской войны, советское правительство серьезно озаботилось положением учительства? Очевидно, новая власть за первые 3 года своего существования ясно осознала, что без налаженного образовательного процесса в стране, революционное строительство нового государства невозможно. Дома работников просвещения должны были способствовать переподготовке и перевоспитанию той части старой учительской интеллигенции, которая была готова к сотрудничеству с новой властью. Кроме того, необходимо было воспитать и обучить новые квалифицированные учительские кадры из молодых рабочих и крестьян, убежденных в правоте революционных преобразований. Насколько был актуален для властей вопрос о работе среди учительства можно судить по протоколу заседания фракции коммунистов Петроградского Союза работников просвещения и социалистической культуры от 27 февраля 1921 года, в котором было отмечено: «…между тем, настроение сейчас определенно неблагоприятно Советской власти, главным образом потому, что педагоги рассматривают невыдачу им ударных карточек и чрезвычайно слабое по сравнению с индустриальными союзами снабжение их как выражение презрительного и враждебного отношения к ним Советской власти и моральную пощечину, при чем по заявлению идеологов учительства, важно им даже не чисто материальное ухудшение их положения, а именно отнесение их к последней категории среди трудящихся. Ввиду неблагоприятного настроения учительства и профессуры, возможности превращения некоторых учебных заведений в центры стечения контрреволюционных сил… установить надзор в районах над следующими лицами и учителями как наиболее неблагонадежными…».[1] В 1921 году в распоряжение профессиональному Союзу работников просвещения Петрограда была передана часть помещений в здании, расположенном на Казанской улице, дом 2 (с 1923 года улица Плеханова), в бывшем доходном доме Бориса Ивановича Кохендорфера. (ил. 1) Кроме поддержки в профессиональной сфере ДРП должен был организовывать досуг учителей, устраивая тематические выставки, лекции, доклады, встречи молодых учителей с опытными учителями, деятелями науки, литературы и искусства, новаторами производства, литературные и музыкальные вечера, просмотры кинофильмов и театральных постановок. За первые полгода работы в ЦДРП было проведено уже  121 мероприятие: прочитано 103  доклада и организовано 18 концертов и «вечеринок», кроме того организовано 112 экскурсий, на которых побывало 2 549 человек. К этому времени в Доме действовало 24 различных кружков и семинаров: от исторического материализма до гуманитарно-экскурсионного. Общая посещаемость на май 1923 года  составила 54 414 человек.[2] Цифры для голодающего и опустошенного города, конечно, впечатляющие. Но дальнейшему развитию многосторонней работы ДРП мешало то обстоятельство, что помещения, занимаемые Домом, были  крайне малы и неудобны для занятий.  Для размещения кружковых и других занятий по аудиториям приходилось распределять занятия на дневные и вечерние, причем вечерние делились  еще на 2 очереди (с 6 часов до 8 часов, и с 8 часов до 10 часов вечера). Даже при таком разделении помещений все-таки не доставало, и приходилось подыскивать помещения в соседних зданиях. Вскоре для Центрального Дома был предложен дом Раудзе на набережной реки Мойки, д. 61(бывший отель  «Регина»). Но смета на необходимый ремонт помещений явилась слишком тяжелым бременем, и стало очевидно, что  Центральному Дому суждено пока оставаться на старом месте. Ситуация усугублялась еще и тем обстоятельством, что само здание на Казанской улице находилось в довольно плачевном состоянии от постоянных протечек сквозь проржавевшую крышу и балконы. В июле 1923 года длительная переписка с властями о предоставлении помещений в доме № 1/3 по Думской ул. (бывшая Городская дума), состоявших из 63-х комнат, так же не имела успеха. В окончательном ответе сообщалось, что пятиэтажный флигель бывшей Городской думы передан в аренду Обществу «Старый Петербург», а потому просимое помещение предоставлено быть не может.[3] И только в 1925 году произошли кардинальные перемены, повлиявшие на все сферы деятельности ДРП: было принято окончательное решение о его переезде в бывший особняк князей Юсуповых на Мойке в доме № 94, который согласно заключенному договору был предан со всеми принадлежащими к указанному особняку строениями, устройствами и необходимым движимым имуществом. (ил. 2) В соответствии с условиями договора движимое имущество, представляющее из себя музейную ценность, вывозилось из особняка, за исключением некоторого количества. Но и это оставляемое музейное имущество «в случае необходимости» могло быть вывезено из особняка по письменному уведомлению. (ил. 3) В помещениях, имеющих историческое и художественное значение, можно было размещать только те клубные подразделения Дома, деятельность которых не была связана с «очень оживленным движением, танцами, гимнастикой и т.п.». Клубные кружки, занятия в которых могли вызвать «сотрясение и порчу полов» (физкультура, тяжелая атлетика), должны были размещаться только в первом этаже. Основу коллектива Дома в это время составляли весьма профессиональные сотрудники: преподаватели, инструкторы и сотрудники разных отделов Губпрос, опытные хозяйственники. (ил. 4) И в тоже время, руководителями Дома назначались совсем молодые люди со студенческой скамьи. Биография каждого из них – это отражение небывалых до того потрясений и изменений, которые происходили в стране в начале ХХ века.  Борисов Михаил Васильевич – в 25 лет первым возглавивший работу по созданию Дома для петроградского учительства и к 32 годам имевший 3 высших педагогических образования. Левинтов Борух Мордухович – начиная с 19 лет почти три десятилетия жизни посвятил библиотечной работе, получил степень кандидата исторических наук. Гловацкий Леонард Миронович – в 14 лет получил сильные увечья во время разгона демонстрации в Варшаве и наперекор судьбе старался всегда быть максимально полезным людям, имея при этом «мягкий характер и будучи весьма застенчивым». Будрин Викторин Александрович – литературовед из Перми, знаток творчества Н.В. Гоголя, мечтавший о научной работе и попавший в водоворот петроградской жизни 1920-х годов. Кочергин Константин Иванович — партийный работник и преподаватель, в возрасте 23 лет ставший руководителем ДРП, сделавший головокружительную карьеру, но репрессированный и после ссылки добровольно ушедший на фронт в 1942 году.  Стриевская Нина Исааковна — ближайший соратник и подруга Н.К. Крупской, проведшая 17 лет в лагерях и ссылке. Глездышев Николай Васильевич -  военный музыкант, ставший опытным организатором и хозяйственником, в дальнейшем участник Великой Отечественной войны, награжденный орденами и медалями. Гилярова Елена Александровна – выпускница Высших Бестужевских курсов, служила на фронте в Первую мировую войну сестрой милосердия, совершила побег из Деникинского плена, убежденный большевик, и 16 лет провела в ссылке за поддержку товарища, объявленного врагом народа. Дахия Яков Михайлович – в 19 лет приехал в Ленинград из провинциального городка Витебской губернии, поступил учиться, в 25 лет стал директором ДРП, а в 30 лет снова пошел учиться и стал студентом ЛГУ, всю войну прошел в составе Медико-санитарного батальона. В 1938 году директором ОДУ становится Горелова Августа Николаевна, бывшая сельская учительница из Вологодской губернии, ставшая в дальнейшем районным партийным руководителем.[4]

В предвоенные годы в среднем в ОДУ проводилось около 200 разноплановых общеобразовательных и специализированных лекций в год, на которых присутствовало более 15 000 человек.[1] К чтению лекций, пользовавшихся неизменным успехом,  привлекались действительно лучшие научные силы Ленинграда, цвет советской научной элиты, самые блестящие ученые и педагоги, профессора и академики. Спектр тем лекций был невероятно разнообразен и охватывал очень широкий круг интересов: от вопросов крито-микенской культуры до темы происхождения человека, и уж совсем оригинально выглядит тема общего вечера для педагогов - работа режущих инструментов.[2] Несмотря на сверх насыщенный объем политмассовой работы, не менее активная деятельность осуществлялась и в области организации отдыха, художественного воспитания и художественной самодеятельности просвещенцев. Регулярно проводились общие вечера отдыха учителей и семейные вечера отдельных школ (ил. 5). Помимо закрытых учительских мероприятий (только для членов профессионального союза) один раз в месяц обязательно проводился массовый вечер отдыха и развлечений. (ил. 6) Для тех, кто хотел отдохнуть от музыки и танцев специально были оборудованы «под небольшие комнаты отдыха Белая комната и Мавританская комната». (ил. 7) В течение года постоянно проводились концерты мастеров сцены, на которых бывало до 4 500 человек. Несколько раз в месяц в Большом зале (Белоколонном) проводились платные киносеансы, в театре Дома давались спектакли.

    В таком напряженном темпе работал в последние предвоенные годы совсем небольшой коллектив ОДУ, средняя численность которого составляла около 70 сотрудников. Из сегодняшней действительности нам трудно представить себе, что каждый вечер после рабочего дня тысяча людей устремлялись в Дом на Мойке слушать лекции по римской литературе, спорить на диспутах о происхождении вселенной, обмениваться мнениями на педагогических семинарах, читать стихи, танцевать или петь.  2 июня 1941 года на заседании Отдела кадров союза работников начальной и средней школы обсуждался вопрос о введении в штат ОДУ должности руководителя хора и симфонического оркестра. И совсем особые чувства вызывает документ, хранящийся в ЦГАЛИ СПб и датированный 21 июня 1941года: «Приказ № 48 по ЛОДУ. Утверждение должностного оклада ответственного по комнатам для приезжающих». [3]Так закончилась мирная жизнь.

   С января 1943 года, когда было прорвано кольцо фашистской блокады, город начал понемногу оживать. В апреле плановая комиссия Ленгорсовета разработала «План первоочередных восстановительных работ по городскому хозяйству Ленинграда на 1943г.». Насколько позволяли военные условия, предполагалось начать ремонтно-восстановительные работы на некоторых разрушенных объектах, расширить работу городских предприятий, организаций, транспорта и социально-культурных учреждений. Необходимо отметить, что все ремонтно-восстановительные работы велись в тяжелых условиях усилившихся в 1943 году артиллерийских обстрелов. Но самое главное, прорыв блокады дал возможность увеличить хлебное и другое продуктовое довольствие. Учитывая страшный опыт предыдущего блокадного года, большое внимание было уделено обеспечению населения овощами и картофелем. Посевы огородных культур были значительно расширены. В 1943 году огородничеством занимались около 500 тысяч человек, практически каждая семья обрабатывала свой участок земли или принимала участие в обработке коллективных огородов. Все пригодные земли в городе были использованы под огороды, под грядки пошли скверы и газоны. На грядках высаживали капусту, морковь, свеклу, картофель, укроп. В условиях всеобщего трудового и морального подъема активизировалась вся жизнь осажденного Ленинграда. С 3 мая 1943 года Областной дом учителя после почти двухлетнего перерыва также начал функционировать.[4] (ил. 8) 31 августа 1943 года было проведено первое общее собрание сотрудников ОДУ, на котором присутствовало 16 человек. Обсуждали всего два, но очень актуальных вопроса: об усилении дисциплины и охраны, о семенах и огородах. Председатель собрания Локтева Надежда Николаевна, недавно назначенная директором ОДУ, зачитала собравшимся инструкцию о сборе семян индивидуальными огородниками для обеспечения огородной кампании 1944 года, которая вызвала большое количество вопросов. Поэтому, было принято решение просить Районный Заготовительный Отдел разъяснить требование о заготовке семян капусты, так как «ни у кого из сотрудников семян не имеется и не ясно, как это вообще выполнить». Следующее собрание было проведено 5 октября и на нем присутствовало 15 человек, причем весь малочисленный коллектив, в том числе сторожа, кочегары, состоял только из женщин. На собрании 24 ноября присутствовало 14 человек, и обсуждалась самая важная для сохранности дома проблема: работы по восстановлению отопления, которые необходимо было закончить к 1 декабря 1943 года.[5] Штатное расписание ОДУ на этот период состояло из 18 единиц, хотя еще 10 марта директор Н.Н. Локтева писала о необходимости увеличения штатного расписания в связи с возобновлением деятельности. В подготовленной справке были аргументированы добавления в штатное расписание: административно-хозяйственного персонала до 21 единицы, сотрудников библиотеки до 4 единиц, работников платно-зрелищных мероприятий до 4 единиц (киномеханик, помощник механика, кассир театральной кассы, контролер), работников домоуправления до 5 единиц. Всего для осуществления хотя бы частичной деятельности необходимо было 34 сотрудника. Одновременно составляются сметы первоочередных расходов и предполагаемых доходов от платных мероприятий. В документах отмечается, что учитывая неполное открытие Дома Учителя и тот факт, что часть инвентаря передана в госпитали, в эксплуатации находится всего около 50% имущества ОДУ.[6] Помимо организационно-финансовых вопросов, руководство ОДУ всеми силами пыталось улучшить продуктовое обеспечение сотрудников. 15 сентября директор Н.Н. Локтева обращается в Продуктовую комиссию Военного совета Ленинградского фронта с просьбой о предоставлении продуктовых карточек 1-ой категории для сторожей пожарно-сторожевой охраны, а также в отдел торговли Исполкома Ленгорсовета депутатов трудящихся с заявлением о предоставлении продуктовых карточек 1-ой категории всем сотрудникам ОДУ. Надежда Николаевна особо остро ощущала трагические реалии блокадной жизни и в полной мере сопереживала их вместе со своими сотрудницами: в 1942 году в блокадном Ленинграде погибли ее муж и сын. В тяжелейшей блокадной обстановке крохотный женский коллектив во главе со своим мужественным директором всеми силами налаживал жизнь Дома на Мойке, пытался как можно скорее привести его в порядок, разобрать уцелевшие книги и возобновить работу библиотеки, продумывал программы будущих концертов и вечеров отдыха.[7]

Сразу после полного освобождения Ленинграда от вражеской блокады Н.Н. Локтева перешла на работу в школу в качестве директора и преподавателя литературы, затем защитила диссертацию, но вскоре  перешла на работу в Ленинградский Горком ВКП(б), а далее стала заместителем председателя Ленгорисполкома и депутатом Верховного Совета РСФСР. В дальнейшем занималась литературоведческой деятельностью. Начиная с февраля 1944 года ОДУ возглавляет 35-летняя Мария-Евгения Николаевна Лебедева, бывшая директором Дома в течение почти 7 лет. Лебедева перед самой войной с отличием закончила учительский институт им. Покровского в Ленинграде. До ноября 1943 года находилась в эвакуации. На ее долю пришелся один из самых сложных периодов работы Дома Учителя. Небольшим коллективом в условиях минимального финансирования необходимо было восстанавливать поврежденные обстрелами и бомбежками здания и инженерные системы, приводить в порядок имущество после выезда из Дворца эвакогоспиталя, искать в обескровленном городе специалистов, необходимых для учебной и массовой работы, и добиваться их включения в штат Дома.  Но постепенно возрождаются привычные формы деятельности, с каждым месяцем увеличивается количество проводимых в Доме мероприятий, растет штат сотрудников. На 1944 год было утверждено штатное расписание на 47 человек, хотя запрашивалось 62 штатные единицы. Нехватка сотрудников ощущалась во всех подразделениях, но особенно остро среди рабочего персонала: дворников и уборщиц. Кадровая проблема была настолько ощутимой, что директор Ленинградского ОДУ была вынуждена обратиться за помощью к председателю Центрального Комитета союза учителей. Поясняя ситуацию, она сообщала, что в своем ведении ОДУ имел ведомственный дом, состоящий из 40 квартир общей жилой площадью 1500 кв. метров, в котором проживали сотрудники Областного Комитета союза работников просвещения, работники Дома учителя и лица, ранее работавшие в Доме. Общая уборочная площадь жилого фонда (3 двора, сад, лестницы и территория улицы) достигала до 9 тысяч кв. метров. Кроме того, еще имелась уборочная площадь, относящаяся непосредственно к клубному зданию, которая исчислялась также почти 10 тысячами кв. метров. Конечно, с такими объемами двум штатным дворникам было невозможно справиться. Но несмотря на значительный дефицит рабочих рук, к концу 1944 года в ОДУ уже наладили работу 7 кружков для взрослых и 5 детских кружков и регулярное проведение вечеров, концертов и различных мероприятий.[8] (ил. 9) Страшные последствия блокадных лет диктовали необходимость создания новых форм работы. Так в июне 1945 года была образована и утвержден штат работников детской оздоровительной площадки при ЛОДУ для ослабленных детей ленинградских учителей. Она действовала до сентября 1945 года, штат состоял из 13 человек: заведующая площадкой, 8 воспитателей, 1 военно-физкультурный воспитатель, 2 уборщицы и 1 медсестра.[9] Ощутимую и материальную и моральную поддержку всем сотрудникам оказывал Местный комитет профсоюза Дома учителя. Как отмечалось в документах, нуждающимся оказывалась помощь, выдавали ордера на одежду, белье и обувь. При непосредственном участии Местного комитета была создана огородная комиссия по Дому Учителя, которая составляла списки желающих иметь огород, а потом помогала выхлопотать этот участок. [10]

      Помимо разнообразной плановой деятельности, последний военный год был отмечен подготовкой к проведению 25-летнего юбилея ОДУ, который пришелся на 1946 год. Сохранились архивные документы, содержащие планы, отчеты, доклады, воспоминания сотрудников. К юбилею было составлено большое количество различных справок о коллективных днях отдыха, об организации научной пропаганды в ОДУ с перечислением тем лекций, фамилий лекторов, анкетных вопросов, о встречах с писателями в предвоенные годы, предложений, в которых раскрывались наиболее интересные и значимые (по мнению авторов) моменты деятельности ОДУ. Особое внимание было уделено подготовке вечера воспоминаний старых работников. Именно на тех сотрудников ОДУ, которые работали в предвоенный период, возлагались надежды по восстановлению утраченных во время войны сведений о Ленинградском доме учителя. При составлении поименного списка, выяснилось, что Глездышев Николай Васильевич, директор ОДУ до 1929 года, находился еще на службе в армии. Бывшая директором ОДУ с 1938-1941 годы Горелова Августа Николаевна к этому времени работала в Райисполкоме Октябрьского района. Согласие на участие во встрече дал Дахия Яков Михайлович – директор ОДУ с 1931 – 1936 годы, который уже демобилизовался из армии.   Из документов по подготовке праздничных  мероприятий стало известно, что от вражеских обстрелов Дом учителя сильно пострадал и погибли весь имевшийся в ОДУ архив и часть библиотеки - 40 000 экземпляров книг. Помещения библиотеки в 1941 году были заняты госпиталем, и книги спешно были свалены в комнату 3-его этажа.[1] Туда же были сложены документы архива ДРП за 1922-1932 годы. Именно это помещение было разрушено попаданием бомбы. (ил 10) После возобновления деятельности  ОДУ в 1943 году огромных усилий потребовало от сотрудников приведение в порядок библиотеки:  сохранившиеся книги разбирали, описывали, формировали каталоги, готовили стеллажи, и одновременно проводили обслуживание все возрастающего числа читателей. Помимо этого в библиотеке устраивались выставки книг, читательские конференции, встречи, обсуждения и такие формы работы, как  громкие читки, смысл которых сегодня мало кому понятен, а на самом деле — это прекрасное и совсем забытое ныне чтение вслух.[2] (ил. 11) Одновременно с подготовкой юбилея трудовая жизнь в ОДУ продолжилась в обычном режиме. В отсутствие достаточного финансирования сотрудники своими силами по мере возможности восстанавливали Дворец, стеклили окна, ремонтировали полы и мебель, отмывали грязь и копоть. 1 октября 1946 года после восстановительного ремонта открылся дворцовый театр. Каждый месяц в театре проводилось 8 профессиональных спектаклей, 2 спектакля художественной самодеятельности и 2 концерта художественной самодеятельности, таким образом, театр по прямому назначению использовался как минимум 3 раза в неделю.[3] В репертуар самодеятельных коллективов входили постановки оперы Сергея Васильевича Рахманинова «Алеко» и балета «Красный мак» Рейнгольда Морицевича Глиэра.[4] К концу 1946 года возобновились киносеансы, которые проводились 4 раза в месяц в Концертном (Белоколонном) зале, вмещавшем 250 зрителей. Самоотверженные усилия небольшого коллектива  были оценены Обкомом союза, который в 1946 году обратился в Президиум ВЦСПС с ходатайством о награждении работников ОДУ, в том числе и директора - Лебедевой Марии-Евгении Николаевны.[5] Трудно представить сегодня, что все эти титанические усилия по возрождению жизни Ленинградского Дома учителя осуществил коллектив, состоявший из 50 не очень здоровых и еще не оправившихся от мучительного голода, человек. Светлая им память и наша бесконечная благодарность.

ОДУ официально передает свои полномочия госпиталю (илл.1). С 24.09.41 больше месяца работает вновь созданный госпиталь с номером 66/67. А 01.12.41 года в теперь уже бывшем ОДУ начинает функционировать эвакуационный госпиталь № 67, изначально рассчитанный на 400 коек. Профиль лечебного учреждения определяется как хирургический и терапевтический[2].

Его начальником назначен военврач 2 ранга Адольф Модестович Якобсон (1902-?)[3]. Он родился в 1902 году в Санкт-Петербурге, образование получил в Государственном институте медицинских знаний, который закончил в 1925 году[4]. Получил звание военврача, работал в ЭГ № 67, затем в ЭГ № 270, позже начальником ЭГ №3 Украинского фронта. Уволен в запас по болезни 31.05 1946 в чине майора медицинской службы, который получил  15.11.1943, член ВКПБ с 1945 года. Был награжден медалью «За оборону Ленинграда», медалью «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.», Орденом Отечественной войны II степени. До войны с супругой, в девичестве Чусевой Е.М. и сыном Якобсон А.А. жил в Ленинграде (илл. 2).

[1] ЦГА СПб, ф.4902, оп.1, д.28, л.2

[2] ЦАМО РФ (ВМД), ф.7034, оп.70634, ед.хр.3, карт.67ЭГ

[3] Там же, Ф.7034, оп.70634, ед.хр.2, к.1

[4]Ныне - Северо-Западный государственный медицинский университет им. И.И. Мечникова — высшее учебное заведение Санкт-Петербурга, основанное в 1907 году, позже – Государственный институт медицинских знаний, с 1930 года 2-й Ленинградский медицинский институт.

Артобстрелам подвергались не только  военные позиции и огневые рубежи. Вражеские снаряды летели и в центр города, поражая уникальные сооружения зодчих минувшего. Юсуповский дворец, замечательное творение французского архитектора Ж.-Б. Валлена-Деламота и российских академиков А. Михайлова, И. Монигетти и А. Степанова не стал исключением. Прямым попаданием авиабомб и снарядов была повреждена художественная отделка Банкетного зала, пробиты перекрытия в районе Зеленой гостиной. Бомба, разорвавшаяся в подвале, уничтожила и помещение библиотеки князя Феликса. От уличных взрывов были повреждены наружные стены Мавританской гостиной и личных покоев владельцев дворца. Уже после закрытия госпиталя в результате попадания зажигательного снаряда возникшим пожаром был поврежден зал Прециоза. В колосниках уникального миниатюрного домашнего театра застряла авиационная бомба.

27 января 1944 блокада была снята. Дворец вместе с городом возвращался к мирной жизни. Делом чести ленинградцев стало отстроить разрушенный город, вернуть ему прежний великолепный, «строгий стройный вид» (илл. 20,21,22,23,24).

В Ленинграде готовились к возрождению города: бригада архитекторов Архитектурно-планировочного управления производила обмеры архитектурных памятников Ленинграда. Главный архитектор города Н.В. Баранов возглавил работы по укрытию зданий и памятников в июне 1941 года, теперь стояла задача вернуть городу первоначальный облик. Крупные ленинградские архитекторы выходят на обмеры, скрупулезно фиксируя все повреждения и утраты. Работу в центре возглавила районный архитектор Ольга Николаевна Шилина (1903–1982). Выпускница Архитектурного института при ВАХ, она защищала дипломную работу на тему «Здания Академии художеств и Художественно-промышленного техникума», имела необходимый опыт. Еще в 1944 году в Мариинском дворце на Исаакиевской площади и в Юсуповскомна Мойке были проведены самые срочные консервационные работы, предотвратившие гибель декоративного оформления. Меньше, чем через два месяца после окончания войны, 1 июля 1945 года в Ленинграде были созданы Архитектурно-реставрационные мастерские, а в следующем, 1946 году Юсуповский дворец получил первые средства на восстановление здания. Работы велись на Парадной лестнице, в анфиладе парадных залов, картинной галерее, в Театре. Бригады работали под контролем и при участии архитектора-реставратора Ирины Николаевны Бенуа, чьи талант и безусловный профессионализм стали символом знаменитой ленинградской реставрационной школы. Невозможно переоценить усилия реставраторов, без устали трудившихся в послевоенных интерьерах Юсуповского дворца. На огромных площадях великолепных прежде плафонов они слой за слоем снимали загрязнения и копоть пожаров, фиксировали и укрепляли деструктированную штукатурку, восполняли утраченные фрагменты лепного декора. Для соблюдения строжайше разработанных технологий реставрации, живопись от слоев жирной сажи и копоти необходимо было очищать мякишем белого хлеба, что для города, пережившего 900-дневную блокаду, было еще одним подвигом. Вымытые, отполированные, очищенные мякишем белого хлеба, живописные поверхности раскрывались в прежней красоте, корки же разрешалось есть мастерам. Хлеб подвозили как необходимый реставрационный материал из специальных фондов. Архитектор О. Н. Шилина вспоминала, что как-то из-за понятной неразберихи вместо белых батонов для реставрации привезли бутерброды с колбасой, решив, что хлеб нужен для питания реставраторов.

Российская академия художеств широко известна своими учениками. Есть среди них и фронтовики. Например, скульптор, академик РАХ Григорий Данилович Ястребенецкий (1923-2022), чьё столетие со дня рождения, возможно, будет отмечено 30 октября и архитектор-реставратор Александр Эрнестович Гессен (1917-2001). В 1998 году на хранение в Центральный государственный архив научно-технической документации Санкт-Петербурга (ЦГАНТД СПб) поступили документы, на основе которых был создан личный фонд одного из основателей Ленинградской школы реставрации, автора проектов реставрации многих памятников архитектуры Петербурга и его пригородов Александра Эрнестовича Гессена, включивший в себя 376 единиц хранения (Р-440).

Александр Эрнестович родился в Петрограде [1]. В 1934 году он поступил в Институт живописи, скульптуры и архитектуры Академии художеств, в 1940 году – получил диплом архитектора-художника, защитив проект на тему «Всероссийская Академия Художеств», выполненный в мастерской профессора Н.А. Троцкого.

Из хранящихся в ЦГАНТД СПб нескольких рукописных и машинописной вариантов автобиографии архитектора можно узнать подробности его военной службы. Имея ограничения по здоровью (бронхиальная астма), Александр Гессен не был призван в армию, но в первые же дни – 4 июля –  войны вступил добровольцем в Ленинградскую армию народного ополчения (ЛАНО). Рядовым в 276-й артпульбат. В боях под Гатчиной был легко ранен и остался в строю, на Пулковских высотах от разорвавшейся близко авиабомбы был тяжело контужен, что привело впоследствии к эпилепсии и инвалидности, в связи с чем в сентябре 1941 г. был демобилизован. Оставаясь в Ленинграде стал бригадиром своих коллег (ЛОССА), занимавшихся обмером и маскировкой зданий.

Весной 1942 г. вместе с мамой, которая работала в госпитале, Александр Эрнестович был эвакуирован в Орджоникидзевский край (теперь Ставропольский), где 3 августа 1942 году был мобилизован и сражался в 606 стрелковом полку. В октябре 1942 г. получил тяжёлое ранение под Моздоком и был вывезен в госпиталь в г. Тбилиси. Здесь он находился на лечении до 9 ноября 1942 г. После излечения до начала 1945 г. работал в Тбилиси по своей специальности архитектора-художника под руководством архитектора-художника М.К. Калашникова. В этот же период участвовал в 1944 г. в конкурсе по созданию мемориального памятника «Героям Отечественной войны на Кавказе» и получил свою первую премию за эту работу.

В марте 1945 г. Александр Эрнестович вернулся в Ленинград и стал работать во вновь организованных Ленинградских Архитектурно-Реставрационных Мастерских – ЛАРМ - позднее реорганизованных и переименованных в «СНПО «Реставратор»). Уже в 1945 году А.Э. Гессен приступил к реставрации памятника Петру Великому на Кленовой аллее.

До конца своей жизни постоянно был включен в работу по реставрации культурного наследия нашего города. В ЦГАНТД СПб находится на вечном хранении перечень (составленный лично А.Э. Гессеном) тех объектов, к реставрации которых он был причастен с указанием таких видов деятельности, как: надзор за установкой и реставрацией, за производством реставрационного ремонта фасадов и интерьеров, научно-методические указания, подготовка реставрационных работ, реставрация, эскизно-проектная, предреставрационные исследования и обмеры, руководство археологическими исследованиями и т.д. Подробнейший перечень объектов (машинописный и рукописный) включает в себя 25 объектов, а также содержит перечень публикаций самого Александра Эрнестовича (их 104) и публикации, в которых упоминается деятельность реставратора

(их 44).

Из архивных материалов следует, что во многих реставрационных работах принимала участие жена А.Э. Гессена – Евгения Владимировна Казанская, с которой он вступил в брак вскоре по приезде в Ленинград. Она была удостоена Золотой медали Академии Художеств СССР и ордена Трудового Красного Знамени. Оба супруга был награждены бронзовой медалью ВДНХ. Сам же Александр Эрнестович был награждён

пятью боевыми медалями и орденом Отечественной войны I степени. Больше сорока лет семья Гессенов жила в двухкомнатной квартире без ванной, тесной по планировке с семьёй взрослого сына с ребёнком, а Александр Эдуардович из-за болезни, полученной на фронте, не мог с женой жить в доме-пансионате ЛОСА в г. Пушкине. Этот крик души заслуженного реставратора, одного из создателей ленинградской школы научно-архитектурной реставрации в виде рукописного обращения хранится теперь в его документах.

В документах ЦГАНТД СПб хранится также генеалогическое древо рода Гессенов. Материалы фонда Р-440 ЦГАНТД СПб позволяют подробнейшим образом ознакомиться с творческим наследием

А.Э. Гессена.

Одной из важных задач архитектор А.Э. Гессен считал создание музея реставрации, который он мечтал разместить в стенах объединения «Реставратор». Идею этого музея он вынашивал много лет, пытался обсуждать на собраниях коллектива объединения и в беседах с коллегами. Многие считали эту идею неосуществимой: методической проработкой музея никто не увлёкся, денег на его обустройство не выделяли.

Подробный очерк жизни и творчества Александра Эрнестовича Гессена подготовил, много лет работавший вместе с ним, А.Г. Леонтьев.

Работа сотрудников Научной библиотеки Академии художеств по сохранению памяти о героях Великой Отечественной войны – представителях Академии – отражена в следующих трудах Научной библиотеки РАХ:

1) В справочном фонде НБ РАХ содержится стенографический отчет конференции по книге «Подвиг века», которая проходила в стенах библиотеки 28 января 1971 г. Издание было подготовлено Н.Н. Паперной, оно содержит воспоминания деятелей искусства, которые сражались под Ленинградом и были непосредственно в Ленинграде[1]. Во вступительном слове А.Ф. Белоголовцев, занимавший тогда пост директора Научной библиотеки Академии художеств СССР, подчеркивает, что большинство участников заседания пережили это чрезвычайно трудное время[2]. Книга встретила живой отклик читателей библиотеки, на нее было получено много отзывов, поэтому и было организовано ее обсуждение[3]. Участие в нем приняли выпускники и сотрудники Академии художеств. Было высказано много ценных рекомендаций и замечаний. К примеру, художник-график В.И. Курдов отметил следующие недочеты в книге: были помещены репродукции художников и работы, сделанные не во время блокады и не имеющие к ней отношения[4]; отсутствие упоминаний о значимых фигурах блокадного времени – художниках А.Ф. Пахомове, В.А. Серове, о том, что представленные в издании воспоминания, возможно, великолепны как мемуарный материал, но не как документальный материал в сборнике[5]; многие материалы, задействованные в книге, требуют более внимательного рассмотрения и более точного обоснования[6]. Профессор Академии художеств С.В. Коровкевич (во время войны была членом сандружины[7]) дает рекомендации о том, что при повторном издании необходимо добавить научный аппарат; есть ряд имен, которые необходимо упомянуть в новом издании; необходимо также организовать группу помощи составителю, во избежание подобных и других просчетов[8]. Однако скульптор И.В. Крестовский говорит о том, что много ценных материалов украшает книгу, и в этом – заслуга редакции и составителя, а не вошедшие материалы можно опубликовать в продолжении[9].

Следует отметить и комментарий К.Н. Одар-Боярской, главного библиотекаря НБ АХ СССР (а впоследствии – ее директора[10]) и организатора конференции[11]. По словам К.Н. Одар-Боярской, отзывы и рецензии об издании были предоставлены Н.Н. Паперной заранее для ознакомления. Они начинались восторженно, но почти в каждом письме указывалось на ряд погрешностей издания и отмечалось, что книга была издана очень маленьким тиражом. Так, в библиотеку Академии художеств поступили заявки на эту книгу из разных концов страны. Библиотеки хотели получить ее в порядке книгообмена, но на момент заседания осталось очень мало экземпляров. Соответственно, книга была важна. К тому же на мероприятии присутствовали читатели, которые ждали переиздания и высказали замечания для улучшения книги. К.Н. Одар-Боярская от лица читателей поблагодарила Н.Н. Паперную за проделанную сложнейшую работу и выразила надежду, что до переиздания в стенах Научной библиотеки будет проведено обсуждение нового варианта книги, с привлечением авторского коллектива и читателей[12]. Таким образом, при всех замечаниях к труду отмечалось, что была проделана колоссальная работа – были представлены ценные материалы не только о корифеях, но и рядовых работниках искусства[13].

По итогам конференции было принято постановление: 1) одобрить выход в свет книги «Подвиг века»; 2) просить «Лениздат» поручить автору-составителю подготовить второе издание, исправленное и расширенное; 3) при подготовке – учесть советы и пожелания, высказанные участниками конференции[14].

2) Альбом памяти погибших на фронтах Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. студентов, преподавателей, рабочих и служащих Всероссийской Академии художеств[15].

Инициаторы создания альбома: А.М. Смирнова – заведующая Научно-библиографическим архивом АХ СССР и В.А. Королев – доцент кафедры рисунка Института им. И.Е. Репина. Подбор материалов осуществляла Ф.Б. Зальцман – сестра художника З.Б. Зальцмана, ушедшего добровольцем на фронт и погибшего в 1941 г.

Фотографии собраны Ф.Б. Зальцман из личных дел студентов и преподавателей, у родных и близких погибших. Работа нашла отклик у коллектива Научной библиотеки АХ СССР, с 1973 г. она была совместной. Так, в 1974 г. по решению дирекции Научной библиотеки, партийного и комсомольского бюро Ленинградских учреждений Академии художеств СССР комсомольцы библиотеки во главе с секретарем комсомольской организации Е.С. Соловьевой приступили к оформлению альбома.

К 9 мая 1975 г. был сделан первый вариант альбома памяти студентов, преподавателей, рабочих и служащих Всероссийской Академии художеств, погибших на фронтах Великой Отечественной войны.

С 1976 г. началась работа по сбору материала для альбома, посвященного памяти погибших в дни блокады Ленинграда преподавателей и служащих Всероссийской Академии художеств. К 27 января 1984 г. был закончен его первый вариант. Редакция материалов и текстов осуществлялась И.А. Ярушевич – заместителем директора Научной библиотеки АХ.

К 40-летию Победы в ВОв альбомы были дополнены выявленными материалами, переплетены в переплетно-реставрационной мастерской библиотеки переплетчиком В.Ф. Полубоярцевым. Тексты перепечатаны библиотекарем М.М. Бредовой, графическое оформление выполнено студентом 3 курса графического факультета А. Чуриловым. История создания альбомов была написана К.Н. Одар-Боярской.

В издании была увековечена память и сотрудника Научной библиотеки. Во втором, «блокадном», альбоме представлено фото А.Э. Овандер (1870-1941), заведующей читальным залом Библиотеки Академии художеств. А.Э. Овандер продолжала работать после начала войны, но 18 декабря 1941 г. умерла, не выдержав тяжелых условий первой блокадной зимы[16]. Ее имя помнят многие читатели и сотрудники Библиотеки, поскольку ей были составлены библиографические списки, которые известны под названием «списки Анны Эдуардовны»[17].

3) Коллекционерский альбом фотографий Академии художеств в годы блокады, выполненных С.Г. Гасиловым, главой единственной действующей в блокадном Ленинграде фотолаборатории. Представленные в альбоме фотографии иллюстрируют быт и деятельность преподавателей, служащих и студентов АХ. На фото под № 53 – Заседание Государственной инспекции по охране памятников с сотрудниками АХ по вопросам сохранения архитектурных сооружений и художественных ценностей в условиях войны и блокады Ленинграда в помещении библиотеки (в зале Щуко) в 1942 г. На фотографиях из альбома есть и сотрудники БАХ: Ю.П. Алехнович, Н.Е. Белоутова, В.Ф. Воронец, будущая сотрудница – Л.И. Чулкова (во время войны была ребенком).

Альбом предваряет очерк Н.Е. Белоутовой о работе Библиотеки Академии художеств в дни блокады. Все это время Н.Е. Белоутова, заместитель директора библиотеки и библиограф, прикладывала все усилия для сохранения уникального библиотечного фонда[18]. Помимо непосредственной библиотечной работы сотрудники библиотеки были задействованы в общих работах по Академии художеств и по городу – в местной, в работах по очистке города, заготовке дров и прочем. В очерке отмечается, что в Ленинграде также продолжили работу следующие отделы Академии: музей, архив, административная часть. Силами очень малого количества сотрудников поддерживалась служебная дисциплина. По словам Н.Е. Белоутовой, о признании высокой оценки трудов говорят награды – медали «За оборону Ленинграда» и «За доблестный труд», полученные работниками Академии и библиотеки[19].

Книги из личной библиотеки С.Г. Гасилова и труды Н.Е. Белоутовой в настоящее время находятся в собрании НБ РАХ.

4) Выставка «Молодость, опаленная войной. 1941-1945. Художники Российской академии художеств в годы Великой Отечественной войны на фронте и в тылу»[1]. 1995 г. На выставке были представлены работы художников Российской академии художеств, на юность которых выпали годы военных испытаний. В Романовском зале экспонировались рисунки и акварели педагогов-художников Академии художеств. В зале Щуко в витринах экспонировались работы студентов, погибших в боях. Значительное место было отведено рисункам студента-дипломника факультета живописи В.В. Зимина, который, будучи проездом в Ленинграде, передал свои рисунки на хранение Н.Е. Белоутовой в библиотеку[2]. В витринах также были помещены рисунки погибших студентов, хранящиеся в Научно-библиографическом архиве РАХ. Этот раздел выставки завершался вышеуказанными фото-альбомами, по материалам, собранным А.М. Смирновой и Ф.Б. Зальцман. Альбомы были выполнены сотрудниками Научной библиотеки. В Малом зале были представлены работы преподавателей и студентов Академии художеств, выполненные во время эвакуации.

5) Историография: очерк Е.П. Виттенбург «Научная библиотека Академии художеств за годы Советской власти» (1970 г.), издания Н.С. Беляева «Библиотека Российской Академии художеств в период блокады Ленинграда. Краткий историко-биографический очерк», «История Научной библиотеки Российской академии художеств (1757-2000)», «Хранители Библиотеки муз. Биографии сотрудников Научной библиотеки Российской академии художеств», «Наталья Евгеньевна Белоутова. Жизнь. Судьба. Долг: Исследования и материалы» (2000-е гг.), статья А.В. Манаевой и Т.Ю. Щурской «Научная библиотека Российской Академии художеств в годы Великой Отечественной войны» в сборнике «Библиотеки блокадного Ленинграда» (2019 г.) содержат подробную информацию о работе НБ АХ в годы ВОв. Важная особенность трудов – работа с документами из собрания Научно-библиографического архива РАХ, из которых мы узнаем, что благодаря каждодневному труду сотрудников библиотеки – Ю.П. Алехнович, Н.Е. Белоутовой, О.Е. Заровской (проработали всю войну), а также Е.Л. Бенуа, В.Б. Ечеистовой, А.И. Исаченко, А.Э. Овандер, Т.И. Друзиной, В.Ф. Воронец, А.И. Шведовой, П.А. Алексеевой и др. – были сохранены уникальные коллекции, осуществлялось комплектование фондов, выдача книг читателям, велась библиографическая работа, в частности, составление картотеки материалов по маскировке города, предоставлялся книжный и иллюстративный материал на выставки, проводились лекционные занятия среди бойцов Красной Армии. Производилась регулярная уборка помещений[3]. Таким образом, в тяжелых военных условиях велась полноценная библиотечная работа.

Отдельного внимания заслуживает капитальный труд главного библиографа НБ АХ В.Г. Хольцовой «Мемориальные ансамбли и памятники на территории СССР, посвященные Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.» (выпускался с 1976 по 1985 гг.)[4]. Была произведена систематизация сведений в библиографический указатель. Выпуски указателя содержат материалы о памятниках ВОв на территории РСФСР, УССР, БССР, республик Прибалтики, Закавказья, Средней Азии и Молдавии. Указатель был создан на основе фондов Научной библиотеки Академии художеств СССР и Государственной Публичной библиотеки им. М.Е. Салтыкова-Щедрина (ныне – Российская национальная библиотека). Так, работники Научной библиотеки АХ исследовали рассматриваемый период не только в рамках Академии художеств и Ленинградской земли, но и в масштабах всей Родины.

[1] Молодость, опаленная войной. 1941-1945. Художники Российской Академии художеств в годы Великой Отечественной войны на фронте и в тылу. Выставка : [путеводитель] / Санкт-Петербург: Издание Научной библиотеки Российской академии художеств, 1995. [2] с.

[2] Издание с рисунками В.В. Зимина есть в НБ РАХ (см. Зимин В.В. Художник на войне: Фронт. Дневник и рисунки В.В. Зимина / Авт-сост. С.П. Ярков. Свердловск: Сред.-Урал. кн. изд-во, 1990. 207 с.: 137 ил., фронт.-портр. Шифр – C 24605).

[3] Виттенбург Е.П. Научная библиотека Академии художеств за годы Советской власти: Очерк / Отв. ред.: А.Ф. Белоголовцев. Л., 1970. С. 68-74. Беляев Н.С. Библиотека Российской Академии художеств в период блокады Ленинграда….С. 1-7; Манаева А.В., Щурская Т.Ю. Научная библиотека Российской Академии художеств в годы Великой Отечественной войны // Библиотеки блокадного Ленинграда: сб. ст. / Сост. Ж.Н. Малахова, И.Е. Климова. Санкт-Петербург: ЦГПБ им. Маяковского, 2019. С. 83-89.

[4] Мемориальные ансамбли и памятники на территории СССР, посвященные Великой Отечественной войне 1941-1945 гг. : Библиогр. указ. / [Сост. В.Г. Хольцова] ; Акад. художеств СССР, Ин-т живописи, скульптуры и архитектуры им. И.Е. Репина, Науч. б-ка. Л., 1976-1985.

Мемориальная доска[1] - это уникальный в своей документальной конкретности факт исторических событий нашего города.

В архиве Государственного музея городской скульптуры сохранились уникальные документы о мемориальных досках Ленинграда - акты, протоколы, записки, фотографии датируемые 1941-1945 г.

В документальных историях, написанных простым карандашом на пожелтевшей бумаге, зафиксированы не только моменты бытования мемориальных досок, как предмета музейной коллекции, но в большей части это свидетельство о предельной ответственности музейщиков перед памятью места в Великом городе.

Мемориальные доски Ленинграда помнят...

Незадолго до начала войны, в 1939 году наиболее ценные мемориальные доски Ленинграда стали частью коллекции, только что созданного Музея городской скульптуры. Они заняли особое место наряду со знаковыми памятниками города – Петру I на Сенатской площади, Николю I на Исаакиевской площади, М.И Кутузову и Барклаю де Толли у Казанского собора, конями Клодта на Аничковом мосту и другими выдающимися произведениями монументального искусства, как памятники малой формы, имеющие только им присущие черты, например, неразрывную связь с местом установки, конкретику события, аспекта, биографии той или иной личности в непосредственной связи со зданием, адресом в городе.

Преобладающим компонентом в композиционном решении мемориальной доски является текст, его содержание, размещение на плоскости, выразительность шрифта.

Мемориальная доска - это синтез архитектуры, литературы, декоративных элементов, индивидуального авторского почерка.

/Многие мемориальные доски XIX-XX веков – это пример графического искусства петербургской школы, в создании которой участвовали известные художники-графики Николай Леонтьевич Бенуа, Евгений Лансере и др. /

К началу Великой Отечественной войны музейная коллекция мемориальных досок насчитывала 300 предметов. Особую ценность представляли памятные доски уровню подъема воды во время наводнений 1824 и 1924 годов, чрезвычайно индивидуальные, с характерным шрифтом уникальные мемориальные доски, посвященные истории развития профсоюзного движения (как правило 1925-1930-х годов) и, так называемые, именные доски деятелям культуры, дореволюционные, сохранившие дореформенное правописание, т.е с «ятями»: И.А.Гончарову, Г.Р.Державину, П.И.Чайковскому, Н.М.Пржевальскому, П.Л.Шиллингу фон Канштадту, А.С. Даргомыжскому, М.И.Кутузову, А.В.Суворову….

В научном архиве ГМГС сохранились очень скромные, но поистине уникальные, единственные в своем роде документы. Позволяющие узнать, как сохраняли и спасали мемориальные доски в осажденном городе.

Акты, составленные сотрудниками музея свидетельствуют о том, что проводился обход адресов, отмечалось состояние той или иной мемориальной доски.

Немногочисленный штат музея не мог обеспечить ежедневное наблюдение. Сотрудники музея наладили непосредственные контакты с лицами, отвечающими за домовое имущество – Домоуправами. Эти люди, как правило, брали под свою личную ответственность мемориальные доски, установленные на домах, находящихся в их введении. Зачастую наиболее верным способом сохранить от разрушения, было снятие мемориальной доски и хранение ее в бомбоубежище. Мраморная мемориальная доска В.И.Ленину, установленная по инициативе Общества «Старый Петербург» по адресу: ул. Достоевского,4 была передана представителю Домоуправления №228 Фрунзенского района, тов. Кругловой А.М. 23 мая 1941 года. В 1943 году, 14 сентября сотрудником Музея Смирновой Л.С. произведен осмотр доски и составлен акт о том что, «мемориальная доска находится в полном порядке. Снята 1941 г. и находится под охраной Управдома Кругловой».

В архив музея поступают акты, что под личную ответственность Домоуправа такая-то мемориальная доска (чаще всего установленная низко, на уровне человеческого роста – прим. автора) была снята, завернута в мешковину и отнесена в ближайшее бомбоубежище.

Эти люди, как правило, брали под свою личную ответственность мемориальные доски, установленные на домах, находящихся в их введении. Зачастую наиболее верным способом сохранить от разрушения, было снятие мемориальной доски и хранение ее в бомбоубежище. Например, мраморная мемориальная доска В.И.Ленину, установленная по инициативе Общества «Старый Петербург» по адресу: ул. Достоевского,4 была передана представителю Домоуправления №228 Фрунзенского района, тов. Кругловой А.М. 23 мая 1941 года. В 1943 году, 14 сентября сотрудником Музея Смирновой Л.С. произведен осмотр доски и составлен акт о том что, «мемориальная доска находится в полном порядке. Снята 1941 г. и находится под охраной Управдома Кругловой». [2]

Но в основном мемориальные доски оставались на своих местах, и были также в зоне внимания Управдома и сотрудников музея. [3]

Среди них, установленная в 1880 году по адресу: набережная реки Мойки, 12 - первая именная мемориальная доска Санкт-Петербурга - А.С.Пушкину. Архитектор Николай Леонтьевич Бенуа: «В этом доме 29 января 1837 года скончался Александр Сергеевич Пушкин».

Эта мемориальная доска занимает особое место в истории города. В блокадном Ленинграде доска стала своеобразным символом бесстрашия, не сломленного духа горожан. Сохранились сведения о том, что 10 февраля 1942 года в 2 часа 45 минут у дома на Мойке, 12, собрались несколько человек, чтобы отметить годовщину смерти Пушкина, и что единственно произнесенные тогда слова: «Красуйся град Петров, и стой неколебимо как Россия…» приобрели новый, всепобеждающий смысл… .

Всю блокаду она находилась на историческом месте. Актом ГМГС от 08.02.1946 г. о сохранности доски зафиксировано, что доска на месте, повреждений не получила.[4]

Имя Пушкина, начертанное на мраморе мемориальной доски - стало нашей общей меморией, опорой в страшные блокадные дни, нашей человечностью.

С весны 1943 года (уже появился транспорт в городе) сотрудники музея начинают обходы, объезды мемориальных досок, фиксируя их сохранность, возобновляя налаженные контакты с Домоуправами, к сожалению, во многих случаях новыми…

Мемориальная доска известному юристу А.Ф.Кони на ул. Маяковского, 3, не была снята, но передана «представителю Домоуправления № 181 Куйбышевского рай. жил. упр.» Павлову Ф.П. В 1943 г. сотрудник музея Смирнова Л.С. осматривает доску, дает описание состояния в том, что «прибитая на сторону дома №3 по ул. Маяковского мраморная мемориальная доска с высеченными зол. буквами, р. 0,85Х0,60 «В этом доме/ жил и скончался/ 17 сентября 1927 г. /Анатолий Федорович/ Кони»- находится в запущенном состоянии, позолота – сошла, имеется пробоина над словом Федорович. Доска сдана под охрану управдома». [5]

В течение 1943-1944 годов согласно, сохранившимся документам обследованы следующие мемориальные доски: А.Г.Рубинштейну, В.В. Самойлову, П.П.Семенову-Тян-Шанскому П.И.Чайковскому , профсоюзному движению. В основном акты фиксируют удовлетворительное состояние предметов и необходимость проведения промывки поверхности досок от загрязнений и восполнение тонировки знаков текста.

И хотя в суровых условиях блокадного города, бомбежках, артобстрелах сохранить «монументальную летопись» Петербурга-Ленинграда было неимоверно трудно, Музей, безусловно, справился с этой задачей. Потери были минимальны - мемориальные доски В.И.Ленину на доме №7 в переулке Ильича и на Херсонской ул., 5 - разбиты осколками снарядов во время блокады, но возобновлены уже в 1946 году с новым текстом.

[1] Мемориальная доска – произведение монументального искусства, памятник малой формы, имеющий только ему присущие особенности и этим ценен как особый исторический, художественный феномен. Основными особенностями мемориальной доски является неразрывная связь с местом установки. Мемориальная доска наиболее актуальный памятник, способный быстро откликаться на происходящие события, так как требуется меньше затрат на ее создание, чем на монумент.

[2] Дело. Мемориальная доска. Ленину В.И. Дело Мд-502. Архив отдела памятников и мемориальных досок ГМГС

[3] Из хронологии блокадной истории мемориальных досок выпадает 1942 год: в архиве не сохранилось данных об обходе адресов, все силы музея были направлены на работы по строительству защитных сооружений на памятниках города.

[4] Мемориальная доска А.С.Пушкину. Дело Мд-311. Архив отдела памятников и мемориальных досок ГМГС.

[5] Мемориальная доска Кони А.Ф. Дело Мд- 147. Архив отдела памятников и мемориальных досок ГМГС.

В 1945 году музей устанавливает новые мемориальные доски, здесь важно отметить, что проекты некоторых разработаны Смирновым Николаем Ивановичем (1897-1951) в годы блокады занимавшего должность главного архитектора Музея еще в 1944 году. Например, мемориальная доска А.С.Грибоедову на улице Герцена, 14, И.А.Крылову на здании Публичной библиотеки, А.М.Горькому на проспекте М.Горького, 23, А.А.Блоку на ул. Декабристов, 57… Это лаконичные текстовые мраморные доски, иногда называли «временными»[1], так как впоследствии предполагалось заменить их на более «солидные» с портретами.

Истории создания «временных» мемориальных досок начинается еще до войны. Например, необходимость «устройства Музея - читальни и установки мемориальной доски, где жил А.М.Горький /Проспект Максима Горького д. №23» поддерживается письмом в Исполнительный комитет Ленинградского городского Совета депутатов трудящихся от 28 февраля 1941 года за подписями начальника Управления по делам искусств Б. Загурского и директора Музея городской скульптуры В.Н. Виноградова - «Мы считаем, что организация Музея-читальни может быть поручена Академии Наук, а установка мемориальной доски Музею городской скульптуры». Постановление Совета Министров СССР об установке доски выходит 9 апреля 1946 г. Уже в начале июня 1946 года музей согласовывает проект мраморной мемориальной доски, выполненный в блокадные годы главным архитектором Музея Н.И.Смирновым и заключает трудовое соглашение со скульптором Л.А.Гаспаряном на её изготовление. Акт от 17 июня 1946 г. фиксирует, что «работа по изготовлению мемориальной мраморной доски выполнена…» и доска установлена. В 1961 г. временная мраморная доска А.М.Горькому была заменена на гранитную, по проекту архитектора М.Ф.Егорова.

В год 5-летия празднования Победы в Великой Отечественной войне, 10 октября 1950 года, была торжественно открыта и новая мемориальная доска А.В.Суворову с мраморным профильным портретом полководца.[2] Мрамор, первоначально, установленной в 1895 году скромной, текстовой доски был сильно деструктирован. Неудовлетворительное состояние отмечалось уже в акте осмотра в 1944 г.

Отметим еще один аспект значимости и ценности коллекции мемориальных досок, напоминающих нам о событиях в Великой Отечественной войне.

Прежде всего, это предельно лаконичная, но своей достоверностью вызывающая отклик у каждого памятная надпись на фасаде дома №14 по Невскому проспекту, словно вобравшая в себя ужас, боль, страдание блокадного города. Белая надпись на синем фоне: «Граждане! При артобстреле эта сторона улицы была наиболее опасна ».

Такие предупреждающие надписи в годы войны можно было увидеть на многих зданиях, в основном расположенных на северо-западной стороне улиц. С этого направления, со стороны Ропши, Красного села, Стрельны, Урицка, Дудергофа, город подвергался наиболее интенсивному, систематическому обстрелу фашисткой артиллерии. Переход на «теневую», противоположную строну дороги спасал людям жизнь – стены домов закрывали пешеходов от летящих осколков. Сейчас такие надписи сохранились на Невском и Лесном проспектах и на 22-ой линии В.О. Их воздействие на современных людей также сильно, как от масштабного мемориала. [3]

Эта надпись, выполненная по историческому трафарету сохранилась в фондах музея, одновременно являющаяся уникальным документом.

Память о шквале огня, посылаемого врагом на город, сохранила мемориальная доска на поврежденном осколками постаменте одной из 4-х скульптурных групп на Аничковом мосту, на четной стороне Невского проспекта: «Это следы одного из 148478 снарядов выпущенных фашистами по Ленинграду в 1941-44 гг.».

Несмотря на колоссальное количество снарядов, сила духа Ленинградцев оказалась сильнее.

Люди, город выстояли. Но с особым волнением отдадим дань памяти тем произведениям, что вместе с городом жили и победили, о чем свидетельствую, в том числе скромные, немногочисленные, пожелтевшие от времени, но не утратившие своей актуальности и исторической ценности документы.

[1] Газета «Ленинградская правда» от 17.03.1945. № 63 (9098) с.1

«Ленинградские скульптора работают над созданием новых произведений по увековечиванию памяти великих русских людей. Над окончательной моделью памятника композитору Римскому -Корсакову работают лауреаты Сталинской премии В.Я.Боголюбов и В.И.Ингал. Этот памятник будет установлен в Ленинграде. Лепкой проекта памятника И.П.Павлову занят - профессор В.В.Лишев. Т.С. Кирпичникова работает над большой мемориальной доской А.С.Грибоедову, на которой будет изображен рельефный проект писателя. Доску установят взамен временной на доме №14 по улице Герцена в Ленинграде…»

[2] Мемориальная доска выполнена по проекту архитектора И.И.Варыкина и скульптора Н.В.Дыдыкина.

[3] По Решению Исполкома Ленгорсовета от 29 декабря 1960 г. о мероприятиях по увековечиванию памятных мест, связанных с героической обороной Ленинграда и боевыми действиями советских войск в Ленинграде и пригородах» в 1962 и 1968 гг. сохранившиеся надписи были дополнены мраморными памятными досками, выполненными по проекту архитектора В.Д.Попова «В память о героизме и мужестве ленинградцев в дни 900 дневной блокады города сохранена эта надпись».

Летом 1941г., когда к Ленинграду подступали немецкие полчища, у группы ленинградских скульпторов родилась идея создания «монументально-скульптурных оборонных плакатов» на темы «Освободительной Отечественной войны над фашизмом, предназначенных для демонстрации на улицах и площадях города Ленина».

С таким предложением обратился к городским властям скульптор Михаил Фёдорович Бабурин (1907-1984) по поручению своих товарищей. Инициатива скульпторов была поддержана Управлением по делам искусств Ленгорисполкома.

К сожалению, по ряду причин, прежде всего из-за стремительности окружения Ленинграда в блокадное кольцо, из-за суровых, порой за пределами человеческих возможностей, условий жизни в блокадном городе, реализация намеченных планов оказалась сопряжённой с колоссальными усилиями. Немногое удалось воплотить, но работа ленинградских скульпторов была упорной, творчески насыщенной. Об этом сохранились лишь отрывочные сведения, тем значимее интерес современных исследователей к этой теме, позволяющий расширить наше представление о том времени и о судьбах художников.

Основным источником, и источником бесценным, являются бесстрастные документы, в строках которых каждодневный быт военного города, упорный труд скульпторов. Именно такие документы сохранились в архиве Государственного музея городской скульптуры, окончательно сформировавшегося незадолго до начала Великой Отечественной войны и непрекращающего свою деятельность в годы блокады.

Среди разнообразных функций, отметим героическое спасение городских памятников и произведений мемориальной пластики, их укрытие, не имеющее аналогов в мировой практике.

Музей выступил также координатором и организатором в деле «Монументально-агитационной пропаганды» в блокадном Ленинграде.

В утверждённом 15.09.1941г. Положении об агитационной скульптуре отмечалось:

«1. В целях организации труда скульпторов, работающих на оборонные темы, Музей городской скульптуры приступает к созданию монументальных плакатов, пропагандирующих защиту Родины и города Ленина, популяризирующих героев Великой Отечественной войны и отражающих исторические дни борьбы с фашизмом.

2.    К участию в работе над эскизами привлекаются широкие круги ленинградских скульпторов.

3.    Перед скульпторами, кроме основной целеустановки, ставится задача учёта реальных возможностей и сроков воспроизведения эскизов в натуре и установки скульптур (преимущественно барельефов) на площадях, улицах и зданиях Ленинграда.

4.    Представляемые эскизы должны иметь 1|20 натуральной величины, материал и способ изготовления скульптурных эскизов предоставляется выбору авторов. При представлении скульптурных эскизов авторы указывают предполагаемое ими место для установки скульптуры.

5.    Принимаются и оплачиваются Музеем только эскизы, отвечающие основной цели мероприятия, техническим и профессиональным требованиям.

         Сумма оплаты принятого эскиза 250 рублей».

         Эскизы, модели и готовые скульптуры принимались Комиссией в составе зам. директора Музея городской скульптуры И.К. Белдовского, представителя ГИОП – Н.Н. Белехова, руководителя Союза художников, живописца В.А.Серова.

В архиве Музея сохранились протоколы этой комиссии, систематически работавшей в трудные осенние и зимние месяцы 1941 г. В этот период при Музее были созданы специальные мастерские из двух цехов: скульптурного и строительного. В скульптурный цех зачислялись все авторы утверждённых эскизов, а позднее, также лепщики и формовщики. Строительный цех должен был осуществлять вспомогательные работы при установке скульптурных плакатов наряду со своей главной задачей – устройством защитных сооружений у городских монументов, художественных и исторических памятников Некрополей.

Приказ №72 от 17.10.1941 г. по Ленинградскому музею городской скульптуры гласил «для выполнения лепки в натуральную величину, в глине, оборонных агитационных плакатов по принятым комиссией Управления по делам искусств Исполкома Ленгорсовета эскизам зачислить в состав скульптурного цеха на временную работу со сдельной оплатой труда следующих мастеров-скульпторов:

 1. Лауреата Сталинской премии    - тов. Томского Н.В.

 2.         – « -                                       - тов. Боголюбова В.Я.

 3. Орденоносца                                 - тов. Будилова Р.И.

 4.         - « -                                       - тов. Стрекавина А.К.

 5. Скульптора                                    - тов. Шалютина Б.И.

 6 .           –«-                                        - тов. Исаеву В.В.

 7.           – « -                                       - тов. Бабурина М.Ф.

 8.          – « -                                       - тов. Симонова В.Л.

 9.          – « -                                       - тов. Рубаник В.В.

10.         – « -                                       - тов. Малахина А.Л.

11.         – « -                                       - тов. Эскина С.С.

12.         – « -                                       - тов. Демьянов М.И.

13.         – « -                                       - тов. Пелипейко  С. Ф.

14.         – « -                                       - тов. Денисов А.И.

15.         – « -                                       - тов. Яковлев А.В.

16. Профессор                                     - тов. Шервуд Л.В.»

Первые 7 авторов составили творческий коллектив – «бригаду Томского – Бабурина», с которой уже 3.10.1941г. заключён договор с Музеем на создание эскизов плакатов. Остальные скульпторы, принятые в скульптурный цех, работали самостоятельно.

Со временем список зачисленных в скульптурный цех был расширен и на декабрь 1941 года включал 29 имён.

Бригада Томского - Бабурина выполняла 5 эскизов на темы Великой Отечественной войны, 10 карикатур на тему «Гитлер и его приспешники», рельефы «На защиту Ленинграда»; «Женщины, вдохновляйте своих мужей, сыновей и братьев на защиту города Ленина», «Гитлер и Наполеон».

Предполагалось, что эскизы, переведённые в гипс, алебастр и протонированные под бронзу, будут установлены на улицах или укреплены на «оконных изгибах», на зданиях в различных районах города.

Сохранившиеся документы свидетельствуют об интенсивности и напряжённости работы скульпторов.

Приближалась 24-ая годовщина Октября.

Бригадой Томского – Бабурина были окончены в глине скульптурные рельефы «К оружию», «Гитлер и Наполеон», осмотрены и приняты Комиссией в октябре 1941 года.

Началась формовка рельефов в гипсе. Сохранившиеся акты от 28 октября, от 2 и 3 ноября 1941 г. подтверждают напряжённый ритм работы.

Установка первых исполненных в гипсе рельефов планировалась на 6.11.1941 г. в заколоченных досками витринах Елисеевского магазина на углу Невского пр. и Малой Садовой ул.

Согласно договора между Музеем городской скульптуры и бригадой скульпторов «законченные работы сдаются 6.11.1941 в 12 часов. Просрочка сдачи готовых работ более 6 часов сверх сроков, указанных в договоре, даёт право Музею расторгнуть договор и не производить оплату работ».

К установке были подготовлены: рельеф «К оружию», размером 10,5 кв. м, и другой «Гитлер и Наполеон» 6,5 кв.м.

Причём в эти же дни заканчивался в глине оригинал третьего многофигурного, самого большого рельефа «На защиту Ленинграда», размером 24 кв.м. Но в гипсе отлить этот огромный по размерам рельеф не удалось.

С 4 по 5.11.1941 г. шла работа по установке деревянных щитов и подставок для двух готовых рельефов. 6.11.1941 г. крепёж привезён на ручной тележке из здания БДТ, где он изготовлялся. Единственная автомашина, имевшаяся в распоряжении Управления по делам искусств, была отправлена за рельефами.

Во время монтажа рельефов началась воздушная тревога: вражеские бомбы рвались совсем рядом. Работы пришлось прервать.

Когда был дан сигнал отбоя воздушной тревоги, на улице стемнело. Военный город не освещался. Рельефы пришлось везти обратно, в ЛОССХ на ул. Герцена, 38.

Напряжённый труд предпраздничных дней не удалось завершить. Объективные причины неустановки рельефов к 7.11.1941 г. изложены в объяснительной записке бригадира Бабурина и прораба Солдатова.

20.01.1942 г. газета «Ленинградская правда» сообщала, что «у витрин гастронома №1 Ленинградский музей городской скульптуры установил два монументально-агитационных скульптурных плаката «К оружию» и «Гитлер и Наполеон».

Патинировка рельефов под бронзу была выполнена лишь в марте 1942 года.

В рельефе «К оружию» создан образ женщины – ленинградки, бесстрашно зовущей на подвиг, на защиту Ленинграда. В этом энергичном призыве, выраженном и жестом рук, и резким поворотом головы, и захватывающей динамикой всей фигуры невольно возникает ассоциация с полным революционного пафоса рельефом «Марсельеза», созданным    в 1836 г. французским скульптором Франсуа Рюдом для Триумфальной арки в Париже, и ставшим всемирно известным символом борьбы.

Рельеф «Гитлер и Наполеон. Так было и так будет» являлся политической сатирой на врагов и был наполнен несокрушимой верой в победу над ними – «Так было и так будет» … (Кстати, единое название рельефа ошибочно воспринимается некоторыми исследователями как название двух произведений).

Несмотря на все трудности блокадного времени, работа по созданию «оборонно-скульптурных плакатов» продолжалась. … Каждый автор стремился найти своё наиболее выразительное композиционное решение, свою тему, свой сюжет.

Следует с глубоким уважением вспомнить о скульпторах, произведения которых остались незавершёнными потому, что их авторы стали жертвами блокады и им не удалось полностью реализовать свои замыслы…

Среди них Валентина Васильевна Рубаник (1911- 1948), окончившая факультет скульптуры Ленинградской АХ.

По архивным документам Музея городской скульптуры можно проследить этапы работы скульптора над агитплакатом «Зверства фашизма». 15.10.1941г. с Рубаник заключён договор на выполнение рельефа «в объёме 3-х метровой группы». Срок окончания – 15.12.1941 г. Совместно с В.В.Рубаник трудились её товарищи – скульпторы София Фроловна Пелипейко (1903-1941) и Андрей Иванович Денисов (1910-1942).

3.11.1941 г. комиссия рассмотрела эскиз, «представляющий из себя круглую скульптуру, изображающую фашистского солдата, стреляющего из-за спины пленной женщины с детьми».

Комиссия отметила, что «работа заслуживает внимания, отвечает требованиям и условиям утверждённого Положения о заказе». Но реальности военной поры показали невозможность окончания работы в первоначальный срок. Если представить себе насколько усложнялся в блокадных условиях каждый этап работы, начиная с изготовления каркаса и кончая наложением каждого нового комка глины на 3-х метровой высоте, когда на подмости нужно было подниматься на дрожащих, опухших от голода и холода ногах. Можно только безмерно поражаться, что к концу декабря 1941г. скульптурная группа была готова на 80%

Январь 1942 г. – самый страшный месяц в истории ленинградской блокады, но Валентина Васильевна при отсутствии света, тепла в мастерской, несмотря на голод, продолжает работу по созданию скульптуры.

Небольшая деловая пометка на экземпляре договора, заключённого с Рубаник, приобретает значение уникального исторического документа: «Срок договора в силу обстоятельств … затруднение с отоплением, отсутствия света, продлён по 15.04.1942 г… Директор музея городской скульптуры Флоринская, скульптор Рубаник, 27.01.1942 г.».

Такой пометки нет ни одном из договоров, заключённых на выполнение эскизов.  Для того, чтобы встретиться с директором музея и продлить срок окончания работы нужно было добраться до музея, пешком (транспорт не работал) по сугробам почти мёртвого города в 30-40 градусный мороз.

К сожалению, в апреле 1942 года Комиссия составила акт о том, что скульптура в глине в н.в. «Зверства фашизма» разрушилась в мастерской и восстановлению не подлежит.

Блокадные Приказы по Ленинградскому музею городской скульптуры фиксируют безжалостную реальность - «исключить из состава скульптурного цеха за смертью»: скульпторов Малашкина, Денисова, Демьянова, Бункина и др. Скульптор Эскин С.С. «освобождён от работы вследствие слабого состояния здоровья». Скульпторы Козловский И.И., Кондратьев А.С. уволены в связи с эвакуацией из города. Скульптор Шалютин убит снарядом на Садовой улице в 1943 году…

Акт Комиссии от 3 июля 1942 года фиксирует «нет в наличии следующих эскизов оборонно-скульптурных плакатов» и указывает причины их отсутствия: «эскиз заперт в мастерской, автор болен». Или «автор эвакуировался из города, не сдав эскизов», или «автор умер…»

С волнением рассматриваем сохранившиеся архивные фотографии эскизов плакатов, выполненные/ как предполагает Музей, фотографом Александром Кузьмичём Григорьевым (1877-1967), работавшим в блокадном Ленинграде штатным сотрудником в Инспекции по охране памятников.

С безграничным уважением отметим вклад каждого из авторов в блокадную монументальную эпопею. Оценим мастерство исполнения рельефов, в которых ярко проявились основные принципы плакатного искусства – лаконичность, чёткие, понятные с первого взгляда, основные идеи произведения, а также своеобразие творческого почерка каждого исполнителя.

Все ленинградские скульпторы-блокадники выполнили свой гражданский долг, не считая себя героями.

Вечная им память, восхищение и благодарность…

Тема эвакуации учреждений культуры из Ленинграда в годы блокады привлекает внимание исследователей ЦГАЛИ СПб более пятнадцати лет. За это время стало гораздо больше известно об эвакуации артистов Мариинского театра[1], отправке коллекций Русского музея в Пермь[2] и коллектива Михайловского театра в Оренбург[3], а также перемещении других музеев, театров, киностудий и даже творческих союзов. Однако пути эвакуации и реэвакуации отдельных деятелей культуры и искусства пока ещё мало привлекают внимание исследователей, хотя зачастую именно документы представителей творческой профессии позволяют узнать об эвакуации целых учреждений.

Такими являются и воспоминания художницы Людмилы Ивановны Милорадович (1900–1981), которые были записаны ей собственноручно в 1970–е годы и сохранились в личном фонде в ЦГАЛИ СПб[4]. Материалы биографии и творческой деятельности Л.И. Милорадович были переданы в архив в 2000–2002 годах её дочерью Татьяной Николаевной Милорадович. Она же подготовила фрагмент военных воспоминаний матери для публикации в 2015 году[5].

Записи Л.И. Милорадович о периоде 1941–1944 годов – это не только история эвакуации из Ленинграда в Свердловск художника, но и рассказ матери о непростом детстве дочери Татьяны и сына Алексея, которым на момент начала войны было 12 и 7 лет. Они были эвакуированы в июле 1941 года в составе группы детей по решению Союза советских художников и Художественного фонда СССР. Дети от 2 до 16 лет были эвакуированы без родителей, за исключением грудных детей, которые направлялись вместе с матерью. До начала блокады специальным эшелоном в Ярославскую область было эвакуировано 155 детей[6].

По воспоминаниям Л.И. Милорадович, многие в её окружении считали, что разлучаться с детьми в такое время не стоит, и она вместе со своей подругой, тоже художницей Марсель-Марией Георгиевной Коэнте (1898–1971) засобиралась в Ярославль[7]. Людмила Ивановна так вспоминала свой приезд в детский лагерь Художественного фонда в Ярославской области: «Тихая благостная деревня после города с аэростатами, эшелонами, войсками. Нас спросили: что вы можете делать? М. сказала, что у нее плохое здоровье и тяжелого не может. Я сказала: то, что нужно…»[8]. Л.И. Милорадович в итоге направили на кухню, где она работала без выходных, так как все имеющиеся в лагере взрослые были приравнены к мобилизованным. Чуть позже были организованы ясли и художница была переведена туда на работу воспитателем. Тогда впервые Л.И. Милорадович упоминает тех, с кем ей предстояло пройти годы эвакуации – мастера декоративно-прикладного искусства Марию Николаевну Шрайбер (1901–1982)[9], сотрудницу киностудии «Ленфильм» Миньону Борисовну Стрекалову-Оболенскую (1906–после 1961 года)[10].

В середине ноября в связи с продвижением немецких войск к Москве было принято решение об эвакуации детей вглубь страны. Эшелон с детьми архитекторов и художников отправился из Гаврилов-Яма в Сибирь и состоял, по воспоминаниям художника Владимира Викторовича Прошкина (1931–2021), примерно из 10 вагонов, причем для Художественного фонда были выделены 4 вагона каждый на 40 человек[11].

По воспоминаниям Л.И. Милорадович, «в теплушке было два (три) этажа (ряда) нар вдоль вагона. Посередине буржуйка. Лежавшие внизу не могли повернуться на другой бок, иначе как все сразу, так тесно они лежали бок о бок. Внизу были взрослые и старшие дети. Стены теплушки изнутри были в ледяной измороси. Нары были очень низкие. На верхней полке лежали матери с маленькими детьми»[12]. В каждом вагоне было несколько воспитателей, в том, что описывает Л.И. Милорадович, главной была М.Н. Шрайбер – заведующая яслями, так как в нём ехали дети соответствующего возраста. На воспитателях лежали две важнейшие задачи – поиска топлива и кипятка: «Попасть на вокзал за кипятком можно было только пролезая под бесконечными составами и было страшно, что вдруг какой-нибудь состав тронется. От внезапного толчка нашего поезда случалось, что добытый с трудом кипяток в чайнике на буржуйке как кастрюля слетал на пол. Однажды М.Н., <…> чтобы напоить детей, решилась растопить снег, взятый около поезда и с марганцовкой дать детям»[13]. В этой же теплушке ехала с двумя детьми художница Лидия Яковлевна Тимошенко (1903–1976) с двумя детьми, дневники и воспоминания которой тоже сохранились. Вот её запись от 8 декабря 1941 года: «Мы едем, то есть, вернее, стоим, изредка в сутки передвигаясь на 30–40 км. Снежные поля, холмы, лес, полустанки, станции, разъезды (...) Застывшие, покрытые снегом эшелоны, и среди них — наш: длинный-длинный, такой же пустой и мертвый снаружи, но внутри, за тяжелой темной дверью теплушки, живущий напряженной жизнью»[14]. О том, что жизни в пути были непростыми, вспоминает и Л.И. Милорадович: «В тесноте и крайнем неудобстве лежачего положения соседи раздражались, ссорились. Я помню, как весь вагон смеялся потихоньку над их перебранкой, которая выглядела так нелепо и комично в обстоятельствах нашей теплушки. Тимошенко возмущалась, что она «знаменитая художница» и с ней не считаются, затиснув ее в такое плохое место, где не повернешься»[15].

Конечной станцией после сорока дней пути для эшелона из Ленинграда стал рабочий посёлок Завадоуковск примерно в 80 км от Тюмени и более чем в 2600 км от Ленинграда. Далее на грузовиках прибывшие были отправлены в село Емуртла, где был развернут детский лагерь, получившей название Детской базы № 4 Художественного фонда Союза Советских художников СССР, начальницей которого была назначена художник-оформитель Людмила Александровна Равдоникас (Иванова) (1904–1977)[1]. Детей поселили в теплых избах, а воспитателей и сопровождающих пришлось подселить к местным. По воспоминаниям Л.И. Милорадович, «в избе, где поселились с Марсель, у славной молодой бабы в нашей маленькой комнатушке было так сыро и холодно, что на стене и около деревянного столика росли грибы, поганок на тоненьких длинных ножках и с большими плоскими зонтиками шляпок»[2]. Даже в эвакуации в Емуртле за жизнь приходилось бороться – достать продукты было очень сложно, только путём походов «на мену», где «за платок, чулки и т.п. другой раз удавалось получить одну брюкву или кочаны капусты. Мы все были голодны, но и местные жители тоже»[3]. Чуть дальше в воспоминаниях Л. И. Милорадович писала, что приехавший к ней после первой блокадной зимы заведующий отделом гравюр Эрмитажа Евгений Григорьевич Лисенков (1885–1954) говорил, что в Ленинграде ему было не так страшно, как потом в Емуртле среди местных жителей: «они сами были голодны, измучены войной, без кормильцев, а мы «куированные» наехали осложнять им жизнь и в какой-то степени отрывать от них кусок хлеба, дрова, помещения – по назначению района»[4].

В воспоминаниях Л.И. Милорадович есть неоднократные упоминания о приезде из Ленинграда коллег и один из таких визитов коренным образом перевернул жизнь эвакуированных. Весной 1942 года в лагерь приехали художник Николай Евгеньевич Муратов (1908–1992) и скульптор Елена Александровна Янсон-Манизер (1890–1971). Именно рядом с их именами в записях Л.И. Милорадович впервые упоминается идея создания кукольного театра, которая подробно описана в опубликованной части воспоминаний[5]. «Агит-кукольный театр «Петрушка» для обслуживания посевной и уборочной кампании районов», — так называет его в своей автобиографии М.Б. Стрекалова-Оболенская, которая до войны работала помощником режиссера по монтажу на киностудии «Ленфильм»[6]. Именно она стала автором спектаклей и режиссёром этого театра, эскизы кукол были созданы Л.И. Милорадович. В личном фонде художницы сохранились семь листов, датированные 1942 годом, которые изображают, в том числе Гитлера и генералов немецкой армии[7]. Воплощением этих образов занялась М.Н. Шрайбер, которая работала до эвакуации на Ленинградской ситценабивной фабрике имени Веры Слуцкой и имела опыт создания тканей. В перечне своих работ за 1942 год она упоминает «Анфису», «Петрушку» и «Гитлера»[8]. Поэтому созданный по инициативе эвакуированных в Емуртлу театр приближался к профессиональному детскому театру – ведь по удачному стечению обстоятельств его создатели были специалистами своего дела – мастерами кино, рисунка и декоративно-прикладного искусства. Однако всем основателям театра пришлось освоить и новую для них профессию кукловода, но, судя по воспоминаниям Л.И. Милорадович, и это удалось им прекрасно: «не раз ребятушки, зачарованные нашим представлением, лезли к нам «за кулисы» — посмотреть артистов, они не понимали разоблачающей и разъясняющей концовки, и считали, что там прячутся живые персонажи»[9]. Спектакли обычно состояли из двух частей: первая была неизменно агитационная с участием кукол-генералов и Гитлера, а вторая — вызывающая наибольшее удивление у зрителей — злободневная, которая создавалась на ходу в каждом колхозе. В ней красавица Анфиса, весёлый Петрушка и «свой парень» Колька-гармонист обсуждали деревенские дела, предварительно узнав имена «героев» местных происшествий — «остроты насчёт какого-нибудь деревенского разгильдяя или недотепы или похвала какой-нибудь доярки были неожиданны»[10].

Еще за полгода до начала войны «Решением секретного заседания Исполкома Ленинградского Городского совета депутатов трудящихся от 20 января 1941 г. Эрмитажу было предложено приспособить имеющиеся на территории музея помещения под бомбоубежище для укрытия личного состава и посетителей от поражения осколком разорвавшейся бомбы и ударной волны» [1]. Специальная комиссия созданная по распоряжению И.А. Орбели наметила под бомбоубежища помещения подвалов общей площадью 3656 кв. м. К 6-му февраля работа по оборудованию их была в основном закончена, оставалось укрепить стены цементом и установить дополнительные входные и запасные двери. Работу предполагалось окончить к 1 июня 1941 г.

К июлю 1941 г. под зданиями Эрмитажа двенадцать подвалов были практически готовы под бомбоубежища. Сначала они использовались, только как укрытия во время воздушной тревоги, но в сентябре с наступлением блокады стали жилыми. Для этого надо было изготовить и расставить койки, заложить кирпичом окна, подготовить канализацию. Когда начались систематические налеты немецкой авиации в подвалах жили сотрудники Эрмитажа, ученые, музейные работники, деятели культуры Ленинграда.

По каждому из бомбоубежищ были составлены списки проживающих, которым  выдавались специальные пропуска для прохода через залы в подвалы музея. Каждый, проживавший подписывал обязательство по первому требованию освободить занимаемое место и сдать пропуск коменданту Эрмитажа. Для контроля над соблюдением правил противопожарной безопасности было установлено расписание дозорных маршрутов команды НКВД при Эрмитаже, которая проверяла «не пользуется гражданское население нагревательными бытовыми приборами, как-то электро-плитками, чайниками, утюгами, керосинками и др.». [2] Таких маршрутов было 6, они проходили через все бомбоубежища.

Сотрудники Эрмитажа жили во 2-ом и 3-ем бомбоубежищах, расположенных под Двадцатиколонным залом. Р. И. Рубинштейн вспоминала «Шли через коридор и вестибюль в Двадцатиколонный зал, где у входа горел маленький фонарик, оттуда шли через маленький зал с мозаикой у окна в следующий, где стоял другой фонарик. Оттуда – выход во двор и со двора вход в подвал. Во всех уголках сквозь занавески просвечивают «мигасики» - фитильки в баночке с каким-нибудь горючим. Позже Орбели добился подводки электричества от корабля, который стоял на Неве у самого Эрмитажа. Шума в подвале не было, только какой-то гул приглушенной жизни в этом убежище. Спасались от бомбежек, да и вообще, легче было все переносить вместе со всеми, а не в одиночку. Но от голодной смерти, к сожалению, очень многие не спаслись»[3].

Когда не стало освещения вспомнили про запас церковных свечей, сохранившимися еще от царских времен. Для тепла заказывали маленькие печурки из остатков железа едва живому эрмитажному кровельщику. Просьбы об изготовлении таких печек во множестве сохранились в Научном архиве Эрмитажа. О том, чем заправляли «мигасики» писал проживавший в подвалах художник Моисей Ваксер «Бриолин горит очень ароматно и аккуратно, но страшно неярко. Неярко до того, что надо писать ощупью»[4]. Бриолином называлось  средство для фиксации волос состояло из глицерина, касторового масла и спирта.

Сохранились списки проживающих в бомбоубежищах на 916 человек, но, по воспоминаниям Б.Б. Пиотровского, который тоже переселился в подвалы вместе с матерью, сотрудницей библиотеки Эрмитажа, Софьей Александровной, там жило до двух тысяч человек. Во втором  бомбоубежище, вмещавшем более 100 человек, жили в основном сотрудники Эрмитажа[5]. Среди них сотрудник отдела Востока А.П. Султан-Шах с сестрами и матерью, профессор, автор Истории искусства Древнего Востока  Н. Д. Флитнер, хранитель отделения рисунков Е. Г. Лисенков, и.о. зав. Отдела истории западноевропейского искусства А. Н. Кубе,  сотрудник Отдела истории русской культуры, образовавшегося перед самой войной, В.М. Глинка с семьей, О. Д. и М. В. Доброклонские и другие сотрудники, не уехавшие с двумя эрмитажными эшелонами в Свердловск. Михаил Васильевич Доброклонский исполнял обязанности директора с конца марта 1942 г. после отъезда в эвакуацию в Ереван И.А. Орбели вплоть до его возвращения в июле 1944 г.

В 3-м бомбоубежище тоже жили эрмитажники и среди них несколько сотрудников, принятых в музей уже во время блокады. Так вместе со всеми там  проживал  художник Фарфорового завода им. Ломоносова, а после войны  художественный руководитель этого завода М. Н. Мох с женой. Он  был принят Эрмитаж в октябре 1941 г., подсобным рабочим, состоял в команде МПВО и работал в столярных мастерских[6]. Разнорабочим в Эрмитаж поступил в это время переводчик, специалист по туркменской и персидской литературе, Н. Ф. Лебедев. Орбели принял обоих на работу, чтобы они смогли получать рабочие карточки. Они возили кирпич, закладывали окна подвальных помещений, таскали доски, а в свободное от этих работ время занимались своим основным делом[7].

Так, специально для выставки к заседанию, посвященного 500-летию узбекского поэта Алишера Навои, проходившему в декабре 41 г. зале Совета, Мох изготовил коробочку и бокал на сюжеты из произведений Навои. Благодаря тому, что база подводных лодок «Полярная звезда», вмерзшая в лед Невы около Эрмитажа, протянула кабель в подвалы для он смог в муфельной печи обжечь их. На этом заседании  Лебедев читал  свои переводы Навои. Лебедев был так истощен, что после второго заседания уже не смог подняться. Он умер в начале 1942 г. и Б.Б. Пиотровский вспоминал: «И когда он уже лежал мёртвым, покрытым цветным туркменским паласом, то казалось, что он всё ещё шепчет свои стихи»[8].

В бомбоубежищах спасались не только сотрудники, но и представители творческих союзов. В 5-м бомбоубежище жили члены союза архитекторов. Архитектор А.С. Никольский, который жил там со своей женой в дни блокады вёл иллюстрированный дневник.[9] Его рисунки, выполненные им в подвалах Эрмитажа, в том числе и проекты триумфальных арок в честь будущей Победы   много раз публиковались и хорошо известны. Но практически неизвестна маленькая рукописная книжечка, выполненная им для маленького Саши Голли, который жил в этом же подвале со своим отцом архитектором Валентином Дмитриевичем Голли, который во время войны исполнял обязанности председателя правления Союза архитекторов в начале 1942 г. вместе с коллегами разрабатывал проекты восстановления зданий, разрушенных немецкой авиацией и был членном жюри конкурса ЛОССА проектов[10]. Книжечку А.С. Никольский назвал «Дритятя», сам сочинил стихи и украсил иллюстрациями на сюжет, напоминающий известного «Мойдодыра» К. Чуковского.

В этом же бомбоубежище проживал архитектор и график Иван Иванович Варакин с женой – его запечатлел на своем рисунке художник Сергей Михайлович Михайлов проживавший также в этом бомбоубежище[11].  Здесь же  жил и график Василий Никитич Кучумов. В  1942 г. по заданию Комитета по делам искусств он выполнил серию рисунков опустевших эрмитажных залов.

В 5-ом бомбоубежище разместился график Алексей Федорович Пахомов с женой. Всю блокаду он провел в осажденном городе, результатом его работы стала знаменитая  серия литографий «Ленинград в дни блокады».

В архиве сохранились зарисовки подвалов Эрмитажа с монограммой МГ. На одном из них запечатлен «храпоглушитель системы Григорьева». Возможно, их автор, - театральный художник Михаил Сергеевич. Григорьев, «младший мирискусник», театральный художник и график. В 20-е годы он работал в журналах «Огонек», «Красная газета» и др., а с 1923 г. по протекции С.Я. Маршака работал в ТЮЗе, в 1936 г., возглавил вместе с Б. В. 3оном Новый ТЮЗ, выполнял также декорации для Малегота, Театра кукол, а с 1941 г. для БДТ.

[1] АГЭ. Ф.1. Оп.17. Д. 581 Л. 40

[2] ЦГАЛИ. Ф.1, Оп. 3. Д. 3. Л. 134-135

[3] Эрмитаж. Хроника военных лет. 1941-1945. СПб. 2020. С. 103

[4] Антонина Николаевна Изергина. Воспоминания, письма, выступления. СПб. 2009. С. 286

[5] АГЭ. Ф. 1. Оп. 5. Д. 2741-2742а.

[6] АГЭ. Ф. 1. Оп. 13. Д. 573

[7] Б.Б. Пиотровский. Страницы моей жизни. СПб. 2009. С. 188

[8] Там же

[9] почти полностью текст и рисунки дневника напечатаны в книге: Ленинградский альбом. Л. 1984

[10] ЦГАЛИ. Ф. 341. Оп. 1. Д. 88.

[11] Рисунки были переданы в архив Эрмитажа в 1989 г. сотрудником ОИРК Н.Д. Котельниковой.

Некоторые рисунки датированы октябрем 1941 г. Известно, что Григорьев эвакуировался из Ленинграда в ноябре 1941 г. вместе с женой.

Это лишь неполный список тех людей, которых сохраняли от бомбежек стены музея. Здесь люди жили, здесь они продолжали вести научную работу.

Оставить после себя все свои наработки, пересказать, то, что не успели издать было для них жизненно необходимо.  Очень характерно, что труды умерших в блокаду сотрудников после войны издавали выжившие. Недаром на одном из сводов подвала сотрудники написали знаменитую фразу Архимеда «Noli tangere circulos meos!» («Не трогай моих чертежей»). Именно так при завоевании Сиракуз по легенде ответил ученый римскому солдату, который потребовал от него прервать его занятия. Архимед не повиновался и был убит. Фраза стала своеобразным девизом тех лет. Б.Б. Пиотровский вспоминал: «научная работа облегчала нам тяжелую жизнь. Те, кто был занят работой, легче переносили голод. Чувство голода со временем обычно переходило в физическое недомогание, мало похожее на желание есть в обычных условиях. И так же, как всякое недомогание, оно легче переносилось в работе»[1].

В это время директор И.А. Орбели продолжал работу над курдским словарем, А. Я. Борисов, работал над докторской диссертацией и занимался дешифровкой арамейских надписей, Н.Д. Флитнер писала свою «История искусства Древнего Востока», М.В. Доброклонский – «Искусство раннего средневековья», Ф.А. Каликин – «Руководство реставрации масляной живописи»,  Б.Б. Пиотровский практически написал свой фундаментальный труд об  Урарту, за который позже получит Сталинскую премию и защитит степень доктора наук в 1944 г. в Ереване. Он вспоминал: «Поздно вечером, когда было спокойно, я любил у коптилки работать, писать доклады и готовить свою большую книгу «История и культура Урарту». А. Н. Изергина позднее рассказывала о том, как она возмущалась тем, что в такое тревожное время я при свете коптилки мог писать своим постоянно ровным почерком»[2].

 Блокадная история самой Антонины Николаевны, связана как и у многих в то время с большой личной трагедией. В бомбоубежище она жила со своим гражданским мужем художником Моисеем Борисовичем Ваксером, аспирантом Академии художеств. Весь его курс ушел на фронт, его не взяли из-за сильнейшей экземы. В августе оба думали об эвакуации, с Академией в Самарканд или с Эрмитажем в Свердловск. Не уехали и перебрались в подвалы Эрмитажа. Трагическая история их любви, постоянной трогательной заботы друг о друге, сохранилась в письмах и коротком блокадном дневнике Ваксера[3]. (опубликовано в сборнике Хранитель). Тотя (так называли близкие Антонину Николаевну) болела, он слабел, хотя продолжал работать для «Окон ТАСС». Силы уходили стремительно, Ваксер решил лечь в стационар при Академии художеств. Такие стационары для поддержки особо ослабленных людей открывали повсеместно в начале 1942 г. В Эрмитаже стационар тоже был, но только для сотрудников Эрмитажа, ГРМ, Музея революции и музея Ленина. 6-го  февраля востоковед А.Н. Болдырев записал в дневнике «Умер также приятель Тоти – талантливейший молодой художник: отправился с рюкзачком в стационар, пришел, лег и умер»[4].   По мотивам этой истории писательница Полина Барскова написала пьесу «Живые картины», впервые она была показана в театре Наций в 2016 г. Ее покажут в Эрмитажном театре 27 января 2024 года к 80-летию снятия блокады.

В подвалах сотрудники встречали 1942 г. В архиве сохранился боевой листок, созданный к этой дате. Обитатели бомбоубежища, торжественно встретили Иосифа Абгаровича и поднесли ценный подарок – поднос со спичечными коробками, он много курил. На новогоднем столе было что-то вроде каши из раскрошенного хлеба с пшеном и блюдце столярного клея. Рубинштейн записала: «Встречали Новый год тревожно: что он принесет нам? Сколько еще страдать нашей земле? Но в победу верили твердо. Только бы дожить до нее. Вот именно в этом не было уверенности»[5].

В бывшем газоубежище, хранились вещи сотрудников,  чьи дома разбомбило, уехавших в Свердловск с эрмитажными коллекциями и вещи умерших. Кладовой заведовала Анна Павловна Султан-Шах. В ее архиве сохранились многочисленные расписки о принятых в кладовые Эрмитажа корзин, рюкзаков, чемоданов и т.д. с вещами, принадлежащими сотрудникам. Кладовые находились в «школьной комнате» и бывшем газоубежище. На вещи умерших сотрудников составлялся акт, а вещи передавали в кладовую[6]. Сохранилась опись ценностей умершего одним из первых сотрудника Вальтера, О нем вспоминал Б.Б. Пиотровский в своих воспоминаниях: «Когда все спали, в первую комнату приходил библиотекарь Г. Ю. Вальтер и на спиртовке грел консервы, которые были у него в запасе. Но дело было не в еде, а в нервном настрое – из всех членов пожарной команды Вальтер умер первым»[7]. В кладовой остались его ценные вещи, в основном из серебра, которые после войны в 1946 г. приняты специальной комиссией и сданы представителю финотделу Дзержинского района для передачи их в Управление драгметаллов[8]. К сожалению, все эти ценности не спасли его от смерти.

В декабре 1942 г., из кладовой в библиотеку были приняты 16 книг умершего в блокаду заведующего Отделом Востока Всеволода Николаевича Казина.[9]

В Уезжая в эвакуацию вещи забирали, или просили забрать остававшихся коллег[10]. Уехавшие из Эрмитажа в Свердловск двумя эшелонами смогли забрать их уже после реэвакуации коллекций[11].

К 31 января 1946 года в кладовой еще оставались вещи 11 умерших и пропавших без вести сотрудников[12]. Так как за вещами никто не обратился в ноябре 1946 г. все тюки и чемоданы умерших были вскрыты, вещи каждого были описаны (всего 384 наименования), составлены акты и вывезены представителями финотдела Дзержинского района в Ленскупторг[13].

Из-за аварии на городском водопроводе были закрыты 4 и 5 бомбоубежища. Предлагалось выселить всех проживающих на территории Эрмитажа посторонних лиц с 10-го января, «сохранив доступность [бомбоубежищ] только в качестве укрытия для временного пребывания на время воздушной тревоги»[14].

Кроме того, из газоубежища (бомбоубежища № 12, где проживали матери с детьми, предлагалось всех выселить и пускать туда матерей с детьми только в случае воздушной тревоги.

19 февраля 1942 года вышел приказ по Эрмитажу, подписанный И.А. Орбели о ликвидации проживания в подвалах в течение трех суток. Всем сотрудникам Эрмитажа, оставшихся без жилья, временно поселили в комнаты на территории домов 30, 31, 32 по Дворцовой набережной.

В подвалах еще оставались экспонаты 3 очереди. Предметы уже были собраны и запакованы в ящики. Но отправить их не успели, - замкнулось кольцо блокады.

В Отеле западноевропейского искусства остались не отправленным французская золоченая бронза XVII-XVIII вв., канделябры, часы, хрусталь в серебряной оправеXVIII-XIX вв., цветное стекло, рубиновое, венецианское с золотом, испанское молочное XVI-XVII вв., фарфор XVIII в. – мейсенские сервизы- «Охотничий», «Андреевский» и севрские бисквиты.[15] Хрупкий фарфор зарыли в песок, специально для этого принесенный в подвалы.

Весной через пробитые снарядами крыши внутрь потекла вода, дворцовую мебель надо было буквально вылавливать в полузатопленных подвалах. В подвале под залом Афины, был закопан в песок музейный фарфор. По пояс в ледяной воде, в полной темноте хранители раз за разом поднимали наверх хрупкие вещи, ничего не разбили.  Там же сохраняли люстры из Павильонного зала и некоторые ценности из пригородных дворцов и музеев. Весной 1942 года их затопило из-за прорыва водопроводной магистрали и люстры, сорвавшиеся с прогонов, на которых они были подвешены, оказались в воде, погнулись и заржавели, хрустальные подвески пропитались ржавчиной и частично побились[16]. Их достали из подвалов только летом 1944 года, непосредственно перед открытием выставки экспонатов, остававшихся в Эрмитаже во время блокады. Их реставрацией занимались научные сотрудники Отдела Запада З.В. Зарецкая, В.К. Герц, А.Н. Аносова и Т.Д. Фомичева.

Подвалы были окончательно освобождены к концу марта 1942 года в связи с консервацией музея, все жильцы были выселены из подвалов, там оставались экспонаты и под Малым Эрмитажем устроили морг. По воспоминаниям П.Ф. Губчевского, который во время войны возглавлял охрану Эрмитажа, там находилось  46 человек.

[1] Б.Б. Пиотровский. Страницы моей жизни. М. 2009. С. 187.

[2] Б.Б. Пиотровский. Страницы моей жизни. М. 2009. С. 183.

[3] Антонина Николаевна Изергина. Воспоминания, письма, выступления. СПб. 2009. С. 286-292.

[4] Антонина Николаевна Изергина. Воспоминания, письма, выступления. СПб. 2009. С. 292.

[5] Эрмитаж. Хроника военных лет. 1941-1945. СПб. 2020. С.103.

[6] АГЭ. Ф. 59. Оп.1 Д.3 Л. 45.

[7] Б.Б. Пиотровский. Страницы моей жизни. М. 2009. С. 183.

[8] АГЭ. Ф. 59. Оп. 1 . Д. 3. Л. 49.

[9] Казин Всеволод Николаевич (1907 -14.02.1942),зав. Отделом Востока.

[10] АГЭ. Ф. 59. Оп. 1. Д.1. Л.3.

[11] АГЭ. Ф. 59. Оп. 1. Д. 3. Л. 33-37.

[12] АГЭ. Ф. 59. Оп.1. Д. 3. Л. 48.

[13] АГЭ. Ф.59. Оп. 1. Д. 3 . Л. 57.

[14] АГЭ. Ф.1. Оп. 18. Д. 154.

[15] АГЭ. Ф. 1. Оп. 17. Д. 621. Л. 77.

[16] А.В. Сивков. Дворцы Эрмитажа в советский период. СПб. 2018. С. 420-412.

Ленинград играл для жителей Советского Союза особую идеологическую роль в годы Великой Отечественной войны. Культурная составляющая – это то, без чего нация превратится в население, которое легко можно завоевать и подчинить. Этот город получил почетное звание героя еще и потому, что в нечеловеческих условиях голода, холода и постоянных бомбардировок и обстрелов, благодаря самоотверженности своих горожан, сохранил своё лицо: культурное, историческое, нравственное.

В самом начале войны главный архитектор (1924–1938) гг. и автор первого Генерального плана развития Ленинграда Л. А. Ильин писал: «архитектура, архитектурные произведения, сооружения принимают непосредственно на себя первые и последние удары войны, и гибель домов, дворцов, памятников, частей городов и целых городов, всегда является картиной войны и, к сожалению, особенно картиной современной войны». Одной из важнейших задач он считал сохранение архитектуры. При забвении этой задачи «физическое лицо культурных очагов страны исчезнет»[1].

В этой статье автором будут названы лишь несколько фамилий из того огромного количества людей, кто сыграл важную роль в сохранении исторического облика города. Это искусствоведы и служащие местной противовоздушной обороны, среди которых и начальники, и рядовые сотрудники. Приведены выдержки из записок, дневников и докладов. Изучая источники личного происхождения, можно представить, как проходила ежечасная работа по спасению людей и города. Только объединение всеобщих усилий позволило ленинградцам отстоять свой город и быстро его восстановить. Художники, реставраторы, искусствоведы, сотрудники Отдела охраны памятников Управления по делам искусств Леноблгорсовета[2] Ленинграда разрабатывали планы сначала по защите, а затем по восстановлению разрушенного города, а местные жители и бойцы МПВО помогали этим планам воплощаться в жизнь.

Первые записки принадлежат начальнику МПВО Ленинграда Е. С Лагуткину (1900–1983), одному из руководителей обороны города. Он многое сделал для сохранения культурных ценностей и жилого фонда Ленинграда. В статье используются выдержки из стенограммы беседы Д. А. Гранина с Лагуткиным[3]. Генерал оставил небольшие личные записки[4], основной массив записей он уничтожил перед своим арестом по «Ленинградскому делу». Был реабилитирован, его имя носит одна из улиц в Санкт-Петербурге. На стене особняка Бутурлиной, по улице Чайковского, 10, где по-прежнему проживает семья блокадного генерала, установлена мемориальная доска в его честь.

Второй блокадный дневник – подчинённой генерала Лагуткина, Елены Семёновны Гриц (в замужестве Королёвой) (1923–2010). С августа 1942 по август 1945 годов она служила младшим сержантом медико-санитарной роты 23 батальона, а затем командиром отделения, политруком 339 батальона МПВО Смольнинского района. Принимала участие в очистке города от мусора и снега, восстановлении разрушенных зданий, железных дорог, трамвайных линий, в разминировании объектов, проводила занятия с бойцами и даже написала блокадную пьесу о своей жизни и работе в МПВО. Пьеса заняла третье место на литературном конкурсе среди бойцов Ленинграда в сентябре 1944 года[5].

Третий источник – дневник[6] (1942–1946 гг.) известного петербургского (ленинградского) историка, филолога, искусствоведа Владимира Кузьмича Макарова (1885–1970). В сложные 1920-е годы работал директором и хранителем Гатчинского дворца-музея. Всю блокаду провёл в Ленинграде, был консультантом в ГИОП, оказался в числе тех, кому председатель Отдела охраны Н.Н. Белехов привлек сначала к переводу иностранных статей о защите памятников в годы войны, а затем как специалиста к оценке ущербов, причинённых нацистами культурному наследию в годы войны.

И четвёртый документ – это рабочий дневник[7] Ирины Константиновны Янченко (1908–1943). До войны она работала старшим научным сотрудником, хранителем Арсенального каре Гатчинского дворца-музея. С первых дней начала трагических событий принимала участие в эвакуации и сохранении музейных ценностей, в блокаду работала в Исаакиевском соборе и сотрудницей Музея истории и развития Ленинграда. После смерти коллеги А. А. Черновского, который вёл культурный дневник города, продолжила делать записи о событиях, происходивших в Ленинграде с 1 августа 1942-го по 29 марта 1943 года (хранится в ГМИ СПб). Погибла при артобстреле 8 августа 1943 года. Продолжала ее дневник научный сотрудник Е.Н. Элькин.

В самые первые дни войны, кроме основных вопросов об эвакуации населения, крупных заводов и фабрик, встал вопрос о защите жителей, оставшихся в городе, предприятий, жилого фонда, культурных объектов. В практическом значении этими вопросами должны были заниматься части местной противовоздушной обороны. С первых дней войны, по словам начальника МПВО Ленинграда Е. С. Лагуткина, «это была организованная, хорошо подготовленная сила, на которую опирались и Исполком Горсовета, и Горком партии… Лендормост, Трамвайно-троллейбусное управление, Управление торговли, Управление питания, Горздравотдел, милиция, коммунальная служба, жилищная и другие управления были нашими службами, и они действовали по единому плану нашей МПВО»[8]. С первого дня войны население было вовлечено в строительство щелей, убежищ. Благодаря тому, что до сентября 1941 года Ленинград не подвергался воздушным нападениям, было сделано многое для усиления его обороны. В послевоенном докладе генерала Лагуткина говорилось, что: численность МПВО увеличилась с началом войны со 130 000 до 181.000 человек. «Для увеличения числа средств коллективной защиты были приспособлены подвалы домов. В скверах, на пустырях были открыты укрытия полевого типа. Для усиления пожарной безопасности было снесено 28 000 разных деревянных построек (сараев, заборов и т.п.)»[9].

Вот как эту деятельность описывала в письме на фронт ленинградка Лена Гриц в августе 1941 года: «После восьмичасового рабочего дня приходится оставаться на трудовую повинность до 8–9, то кирпичи грузим, то сараи ломаем, то потолки на чердаках красим»[10].

[1] Бусырева Е.П. Лев Ильин. ГМИ СПб., 2008. С. 210.

[2] В 1944 году переименован в Государственную инспекцию охраны памятников (ГИОП).

[3] ЦГАЛИ СПб. Ф. Р-107. Оп. 4. Д. 410. Стенограмма беседы с Лагуткиным Емельяном Сергеевичем (с пропусками). Машинопись с пометами Д.А. Гранина (1970-е). 21 л.

[4] Записи хранятся в семье Е.С. Лагуткина.

[5] Дневники Елены Гриц хранятся в семье Королёвых и в музее КМПВО. В 2021 году опубликованы в книге «Нет, нет и нет. Ещё не время». Блокадный дневник Лены Гриц /автор-составитель М. В. Кирпичникова. СПб.: Галарт, 2021. Пьеса «Суровая жизнь» готовится к публикации.

[6] Дневник хранится в отделе рукописей Российской национальной библиотеки Санкт-Петербурга, фонд 1135, дело 54.

[7] Рабочий дневник И. К. Янченко хранится в рукописно-документальном фонде Государственного музея истории Санкт-Петербурга. КП 52618. Т.1. Т.2. Инв. № III Б-677 р. I тетрадь. Ленинград в блокаде, август 1942 – январь 1943. II тетрадь. Ленинград в дни Отечественной войны, январь – март 1943.

[8] ЦГАЛИ СПб. Ф. Р-107. Оп. 4. Д. 410. Л. 6.

[9] Из семейного архива семьи Лагуткиных.

[10] «Нет, нет и нет. Ещё не время». Блокадный дневник Лены Гриц /автор-составитель М.В. Кирпичникова. СПб.: Галарт, 2021. С. 35.

Охрана памятников тоже производилась за счёт частей МПВО. Для грамотного руководства работами, связанными с защитой памятников архитектуры необходимы были консультации специалистов: искусствоведов, музейных работников, архитекторов, сотрудников государственной инспекции по делам искусства и старины. Уже на второй день войны Отдел охраны памятников представил план защиты зданий и монументов и меры по маскировке высотных объектов в Ленсовет. Как сообщал в своем интервью Лагуткин, «Одним из самых деятельных архитекторов был Баранов Николай Варфоломеевич[1]. Все эти вопросы по защите памятников и других ценностей Ленинграда мы всегда согласовывали с ними. И Эрмитажем мы тоже занимались. Мы помогали решать задачу администрации Эрмитажа – академику Орбели – в переноске, перевозке и т.д. <…>выполняли все такие физические работы, которые были связаны с защитой этих ценностей, даже по Эрмитажу»[2].

К началу войны, по признанию Е. С. Лагуткина, было известно о широком применении противником на других фронтах зажигательных авиабомб, поэтому «были приняты срочные меры к защите наших зданий – для этого обмазывали деревянные конструкции домов соответствующими огнезащитными красками, учили население борьбе с зажигательными бомбами<…> тысячами тонн завозили песка для того, чтобы покрыть чердачные перекрытия песком, чтобы бомбы не загорались. Отрывали специальные водоёмы<…>. Все чердаки зданий были засыпаны песком, 11.000.000 кв. метров чердачных деревянных перекрытий были обмазаны огнестойким суперфосфатом. Такие ориентиры, как купол Исаакиевского собора, шпиль Петропавловской крепости, Адмиралтейства, здание Смольного и прочие были замаскированы»[3]. Этим занимались архитекторы, реставраторы, художники, спортсмены-альпинисты и бойцы МПВО. Руководил работой Н. В. Баранов.

Если посмотреть на работу частей МПВО глазами обычных бойцов, то становится понятен колоссальный объём их работ, производимых в годы войны и в послевоенное время. Из неопубликованной блокадной пьесы бойца МПВО Елены Гриц:

«Ах, кем мы только не были. Трубочистами были? Были. Люки чистили? Чистили. Окна забивали фанерой после бомбёжки. Помойки чистили. Весь район был завален нечистотами, все убрали, обошлось без эпидемий»[4]. По пьесе, описывающей реальное положение дел в Ленинграде, можно проследить, как за период блокады меняется отношение бойцов МПВО, среди которых были в основном девушки, к своей деятельности. Сначала многие из них относятся к ней с презрением, «лучше бы на фронт», «хоть бы одного немца убить» и к середине, а некоторые и ближе к концу войны осознают, что значила для города работа частей МПВО. Из письма Лены на фронт 18 ноября 1943 года: «Несмотря на все разрушения, наш Величественный город даже и в эти осенние сумрачные дни выглядит всё таким же красавцем. Вам не удалось, да и, пожалуй, не удастся посмотреть на все его раны, так как умелые руки Ленинградцев, девушек МПВО залечат его раны. Уже теперь некоторые его улицы стали неузнаваемы по сравнению с 1942 годом»[5].

Кроме сохранения архитектурного облика города, находившегося в ведении АПУ и МПВО, важными были вопросы охраны ценных коллекций произведений искусства, которые хранились в музеях и в частных собраниях. Бомбоубежища, которые обеспечивались частями МПВО, спасали не только жизни людей, но и музейные ценности.

Самым прочным сооружением города был признан Исаакиевский собор, где тогда располагался Антирелигиозный музей. Там в блокаду хранились ценности из музея истории и развития Ленинграда[6], Летнего дворца и домика Петра I, из пригородных дворцов Ленинграда, а в подвалах здания жили сотрудники музеев, обеспечивая сохранность экспонатов. Директором была Е. С. Лединкина. Главным хранителем назначили сотрудницу Гатчинского дворца-музея С. Н. Балаеву Илл.5, которая вела рабочий дневник почти все дни блокады. Её помощницей была молодая гатчинская коллега Ирина Константиновна Янченко. Ей было поручено вести дневник о жизни города с лета 1942 года[7]. Из отчета о работе предприятий Отдела музеев и парков УКППЛ за первое полугодие 1943 года[8] известно также, что Янченко хранила экспонаты, составляла описи музейного имущества (633 экспоната) и проверяла состояние мебели и живописи Летнего дворца и Домика Петра I (Русский музей)[9]. Занималась описанием «кладовой Государственного Антирелигиозного музея (репродукции, фотоснимки, гравюры, этикетаж) – всего 1000 предметов, описано 120 предметов»[10]. Сотрудники, в том числе и Янченко, разрабатывали и читали лекции о Ленинграде для солдат и офицеров воинских частей. Это имело большое значение для понимания военными культурной роли города-музея в жизни всей страны. В самые трудные периоды важно было поддерживать веру в победу, для чего культурная жизнь города не должна была прекращаться.

[1] Баранов Николай Варфоломеевич – главный архитектор Ленинграда и начальник службы технической маскировки МПВО. Подробнее о его деятельности: «Баранов Н.В. Силуэты блокады. Записки главного архитектора города». Л.: Лениздат, 1982.

[2] ЦГАЛИ СПб. Ф. Р-107. Оп. 4. Д. 410. Л.7.

[3] ЦГАЛИ СПб. Ф. Р-107. Оп. 4. Д. 410. Л. 5.

[4]Пьеса «Суровая жизнь», автор Е. С. Гриц. 1944. Из личного архива семьи Королёвых. Ранее не публиковалась.

[5] Нет, нет и нет. Ещё не время…. С. 256.

[6] Ныне Государственный музей истории Санкт-Петербурга.

[7] До апреля 1942 года дневник вел научный сотрудник Музея истории развития Ленинграда А. А. Черновский. После его смерти продолжила вести И. К. Янченко. В августе 1943 года, после ее гибели, ведение рабочей тетради продолжала научный сотрудник того же Музея истории развития Ленинграда Е. Н. Элькин.

[8] ЦГАЛИ СПб. Ф. 276. Оп. 1. Д. 58. Л. 49.

[9] ЦГАЛИ СПб. Там же. С. 49-51.

[10] ЦГАЛИ СПб. Там же. С. 51.

В августе 1942 года в рабочем дневнике И. К. Янченко записано: «Ленинградские архитекторы в дни войны» – на днях открывается выставка работ ленинградских архитекторов за время войны. Специальные разделы выставки будут посвящены восстановлению разрушенных зданий. На выставке будут показаны также зарисовки архитекторов на тему: «Ленинград в дни ВОв» и представлены на конкурс агитплакаты»[1].

Если по довоенным планам разгрузки часть наиболее ценных реликвий из Ленинграда и пригородных дворцов-музеев, предполагалось эвакуировать в тыл страны, а наиболее ценные экспонаты были законсервированы на местах или спущены в специально оборудованные подвалы, то возникал закономерный вопрос о защите частных коллекций в случае отъезда или смерти владельцев. С инициативой организации работ по спасению произведений искусства – живописи, графики, мебели и других предметов художественного значения выступил начальник ГИОП Н. Н. Белехов. Частные коллекции, подлежавшие охране, были тщательно обследованы консультантами, по итогу составлялись описи. Владельцы коллекций получали охранное свидетельство, копия которого хранилась в жилищном управлении. В случае отъезда или смерти хозяев, квартира опечатывалась, а печать периодически проверялась сотрудниками инспекции.

В числе консультантов был Владимир Кузьмич Макаров (позднее он стал заместителем председателя Государственной закупочной комиссии Управления по делам искусств). Вместе с коллегами В. К. Макаров посещал коллекционеров и вёл переговоры о закупках предметов, имевших историческое и художественное значение. Многие реликвии извлекались из квартир эвакуированных ил умерших в годы блокады архитекторов, художников, скульпторов. Так, в мае 1943 года, были спасены ценнейшая картотека художников и рукопись «Дела о мозаичном художестве» 1769–1786 гг., хранившиеся в квартире заведующего библиотекой Государственного Эрмитажа Оскара Эдуардовича Вольценбурга[2]. Тогда же В. К. Макаров и сотрудник Русского музея А. Ф. Новомлинский при осмотре пострадавшего при артиллерийском обстреле особняка Орловых-Давыдовых, обнаружили в прекрасной сохранности и перевезли на хранение в Русский музей ценное мозаичное панно «Руины Пестума» автора Константина Ринальди[3].

Во время войны люди больше всего мечтали о мирном времени, ждали начала восстановления. К сожалению, многим из них не пришлось увидеть этого, в том числе Ирине Янченко 8 августа 1943 года она погибла во время страшного артобстрела на углу проспекта 25 Октября и улицы 3-го Июля[4]. В одном из своих последних писем на фронт своему гатчинскому коллеге А. В. Помарнацкому она писала: «ленинградские дети не любят играть в войну. Мой Петруся со своим приятелем увлечён постройкой своего нового города. У них целая пачка проектов дворцов, театров, школ, памятников, отдельных зданий. Они увлечены вопросами планировки нового города. Это должен быть прекрасный, величественный и тихий город. Шума они больше не хотят»[5].

Город действительно быстро возрождался, благодаря работе искусствоведов, реставраторов, сотрудников ГИОП, АПУ и частей МПВО, куда были призваны многие трудоспособные горожане. Началась консервация, реставрация архитектурных сооружений, демаскировка объектов, подготовке жилого фонда к возвращению военнослужащих с фронта и горожан из эвакуации. Из дневника Лены Гриц: «23 мая 1945 г. (среда, 21.00)< …> Работали в Смольном. Все же пришлось нам выполнять эту грязную работу. Для маскировки Смольный ещё в блокаду покрасили черной и зеленой краской, а теперь эту краску снимают и красят в белый цвет. Теперь мы железными щетками эту краску очищаем. Пыль летит прямо в глаза. Волосы стали как глина. Потому что мало того, что летит краска, так ещё и вода с крыши капает. <…> После обеда уже работать было легче, так как вышло солнце и подсушило лужи, и с крыш уже не капало на голову. Краска отчищается плохо, приходится залезать на леса высоко, даже кружится голова…»[6].

После освобождения Ленинграда начались работы по разминированию окрестностей, велись также подрывы завалов и объектов, не представлявших ценности. Интересен эпизод, описанный сыном Е. С. Лагуткина Анатолием.

«Однажды Емельяну Сергеевичу приснился сон, что он обязательно срочно должен проконтролировать работу взрывпрома. Этот сон преследовал его всё утро, и он, по приезде в штаб, распорядился о внеочередном контроле этих работ. Ему предоставили список объектов, в котором они были закодированы под номерами, без указания названия объекта. На тот день было подготовлено к взрыву около пятнадцати объектов. На вопрос офицера: «Куда поедем?» – отец наугад ткнул в один из номеров. И они поехали. Оказалось, что это совсем рядом. Объектом была церковь Спас на Крови, место гибели Александра II на канале Грибоедова. Всё заминировано, через пару часов взрыв. Объект не представляет никакой архитектурной ценности. Отец обомлел. Он ничего не понимал в архитектуре, но церковь ему нравилась пышностью своих украшений и даже некоторой помпезностью. Взрыв был отменён – отец тут же договорился об этом с П. С. Попковым»[7]. Так был спасён от уничтожения храм Воскресения Христова на Крови.

Именно энтузиазм, самоотверженность и вера в победу помогали выполнять общее дело – сохранять культурный облик Ленинграда. Недаром многие блокадные музейные сотрудники, архитекторы и реставраторы были награждены медалями «За оборону Ленинграда», а МПВО Ленинграда, единственная в стране, 2 ноября 1944 года – Орденом Красного Знамени.

В послевоенном интервью Гранину Е. С. Лагуткин сказал: «Никто никогда не поднимал вопрос о сдаче города». Лена Гриц, 27 ноября 1941 года, в самые тяжелые голодные дни, сделала запись: «Город в железном кольце блокады, подвоза нет ниоткуда, ежедневно подвергаемся неслыханной бомбардировке и арт[иллерийским] обстрелам. Всё же мы стоим, и будем стоять до победы. Еще больше я полюбила в эти дни свой родной Ленинград»[8]. Ирина Янченко в последних письмах на фронт написала: «Мы обязательно выйдем победителями»[9].

[1] РДФ ГМИ СПб. КП 52618. Т.1. Т.2. Инв. № III Б-677 р. I тетрадь. Ленинград в блокаде, август 1942 – январь 1943. Л. 1.

[2] Вольценбург Оскар Эдуардович (1886–1971). В 1932–1957 гг. заведовал библиотекой Государственного Эрмитажа, в годы войны руководил эвакуацией книг и архивных фондов Эрмитажа. В марте 1942 г. был эвакуирован вместе с семьёй. В его квартиру на пл. Искусств, д. 3, попал снаряд, который увлёк за собой на первый этаж стол Оскара Эдуардовича с картотекой художников и рукописью «Дела о мозаичном художестве» 1769–1786 гг.

[3] Мозаика поступила в Государственный Русский музей через Инспекцию по охране памятников искусства и старины по акту № 383 (378) от 21.05.1943 года. Она долгое время находилась в вестибюле здания корпуса Бенуа и лишь в 1949 году была передана в отдел декоративно-прикладного искусства. Это подтверждается актом №383а от 20.07.1949 года. Произведение, которое является повторением мозаики Золотой гостиной Государственного Эрмитажа, и сейчас украшает собрание фонда стекла отдела декоративно-прикладного искусства Государственного Русского музея. На сегодняшний день известно о шести версиях «Руины Пестума» К. Ринальди, работавшего с 1834 по 1873 год. Информация предоставлена хранителем, научным сотрудником ГРМ О.А. Старцевой.

Подробнее см. в статье: Кирпичникова М.В. По страницам блокадной тетради искусствоведа В.К. Макарова. 1943-1943 гг. С. 322-342 // Ленинград. Война. Блокада. Жизнь города / сост., научн. ред. Н.Ю. Бринюк, Э.Л. Коршунов, А.И. Рупасов. – Санкт-Петербург: ГАЛАРТ, 2022. – 592 с.

[4] Названия Невского проспекта в 1918–1944 гг. и Садовой улицы в 1923–1944 гг.

[5] НА ГМЗ «Гатчина». Д. 7. Бюллетень научной части Гатчинского дворца-музея №11, 1947. Л. 41-42.

[6] «Нет, нет и нет…» С. 438.

[7] Воспоминания Анатолия Емельяновича Лагуткина. Из архива семьи Лагуткиных.

[8] «Нет, нет и нет…»… С. 61.

[9] Подробнее о судьбе И.К. Янченко см. в статье: Кирпичникова М. В. Ирина Константиновна Янченко: жизнь в нескольких снимках // Материалы круглого стола 10 сентября 2021 года «Музейная жизнь в кадре». Издание СПб ГБУК ГМЗ «Гатчина», 2021. С. 22-30.

За последние годы массив введенных в научный оборот источников личного происхождения, связанных с блокадой Ленинграда, увеличился, однако практика показала, что в личных, семейных архивах жителей блокадного Ленинграда и их родственников все еще хранится множество документов блокады не известных широкой общественности. В 2019 г. Президентская библиотека совместно с телеканалом «Санкт-Петербург», «Радио России» и газетой «Петербургский дневник» реализовала проект, в ходе которого было отсканировано свыше 4 тыс. документов из блокадных семейных архивов, подавляющая часть которых прежде нигде не была представлена. Важность источников личного происхождения для изучения истории блокады Ленинграда сложно переоценить. Без этих материалов невозможно адекватно представить блокадную повседневность и понять психологию выживания в то героическое и трагичное время[1].

В ходе проекта Президентской библиотекой был отсканирован уникальный архив из 145 блокадных писем, переданных жительницей блокадного Ленинграда Вандой Иосифовной Гарпф (Ицхакиной) (1923 г.р.)[2]. Младший брат Ванды Иосифовны, Михаил Иосифович Гарпф (1916–1983), был тромбонистом в джаз-оркестре под управлением Леонида Утесова. 19 мая 1941 г. он уехал на очередные гастроли в Москву, во время войны ездил с оркестром в разные регионы страны и, тем самым, один из всей большой семьи избежал блокады.

В Ленинграде остались родители – отец Иосиф Лукич Гарпф (1872–1941) и мать Адель Михайловна Гарпф (1887–1975) – сестра Ванда (1923 г.р.), студентка Кораблестроительного института, и старший брат Станислав (1915–1986), инженер-кораблестроитель Морсудопроекта, в годы блокады занимавшийся расчетами прочности металлических барж для «Дороги жизни». Семья проживала в двух комнатах коммунальной квартиры на Петроградской стороне – Мичуринская улица, дом 7, квартира 11 – недалеко от Домика Петра Первого.

На протяжении первого блокадного года семья поддерживала регулярную связь с Михаилом через письма. Первое письмо было написано 1 июля 1941 г., последнее – 26  июня 1942 г. В августе 1942 г. семья была эвакуирована в Свердловск. Из сохранившихся 145 писем 115 написано мамой Адель Михайловной, 2 – отцом Иосифом Лукичем, 2 – совместно отцом и матерью, 4 – Станиславом, 2 – Вандой, 20 – Михаилом. Адель Михайловна практически ежедневно посылала сыну из Ленинграда письма на двойных листках из школьных тетрадей и даже на старых дореволюционных бухгалтерских бланках с дореформенной орфографией, реже открытые письма в виде открыток и только 5 раз краткие телеграммы. Лишь 5 писем носят следы военной цензуры в виде плотно закрашенных краской строк или целых абзацев[3]. Кроме этого, в двух письмах вырезаны фрагменты, однако это могло быть сделано членами семьи уже после войны[4].

Сохранилось всего лишь 20 писем Михаила в Ленинград по сравнению со 125 письмами, которые были написаны ему. Возможно, часть из них семья не взяла с собой в эвакуацию, когда уезжала из Ленинграда, либо они не доходили, но, вероятно, больше просто не было. На протяжении всей годовой переписки Адель Михайловна и брат Станислав укоряют Михаила за то, что он им не пишет, а если и пишет, то ограничивается телеграммами или открытками. При этом Михаил регулярно делал семье крупные денежные переводы (от 200 до 800 рублей).

В письмах из Ленинграда родители, старший брат и сестра сообщали Михаилу семейные новости, делились планами и опасениями, рассказывали о своих занятиях, самочувствии, состоянии любимой собаки породы боксер по кличке Яшка, обстановке в городе. Значительный интерес представляют сведения о семейном быте: ценах на продукты и наличии определенных товаров в магазинах, карточной системе и рационе питания, покупке и пошиве одежды, обстановке в коммунальной квартире и доме, обогреве комнат и поведении во время воздушных тревог, а также о многих других повседневных вещах, составлявших блокадный быт. Рассматриваемые письма позволяют не только проследить историю трансформации быта ленинградской семьи, но также передают нам мысли, чувства и переживания людей, оказавшихся в блокадном кольце.

При работе с письмами следует принимать во внимание, что они проходили военную цензуру. По этой причине авторы не могли писать обо всех городских новостях и бытовых особенностях своей жизни, поэтому либо смягчали реальность, либо зачастую просто обходили молчанием некоторые сюжеты. Тем не менее, цензура пропускала сообщения о нехватке в городе продуктов[5] и даже о масштабе смертей («людей везут, как дрова вереницей…»[6]; «много, много из нашего дома ушли»[7]), но без указания, что умирают именно от голода.

[1] См. Соболев Г.Л. Ленинград в борьбе за выживание. Книга первая: июнь 1941–май 1942. СПб., 2013. С.20.

[2] Гарпфы // Память о Великой Победе: [цифровая коллекция]. Режим доступа: https://www.prlib.ru/section/1298868

[3] Письмо Адели Михайловны Гарпф из Ленинграда сыну Михаилу Иосифовичу Гарпфу. 5-6 октября 1941 г. Режим доступа: https://www.prlib.ru/item/1292932; Письмо Станислава Иосифовича Гарпфа из Ленинграда брату Михаилу Иосифовичу Гарпфу. 10 мая 1942 г. Режим доступа: https://www.prlib.ru/item/1292963; Письмо Адели Михайловны Гарпф из Ленинграда сыну Михаилу Иосифовичу Гарпфу. 13 мая 1942 г. Режим доступа: https://www.prlib.ru/item/1292675; Письмо Адели Михайловны Гарпф из Ленинграда сыну Михаилу Иосифовичу Гарпфу. 30 мая 1942 г. Режим доступа: https://www.prlib.ru/item/1292898; Письмо Адели Михайловны Гарпф из Ленинграда сыну Михаилу Иосифовичу Гарпфу. 26 июня 1942 г. Режим доступа: https://www.prlib.ru/item/1292856

[4] Письмо Адели Михайловны Гарпф из Ленинграда сыну Михаилу Иосифовичу Гарпфу. 13 октября 1941 г. Режим доступа: https://www.prlib.ru/item/1292677; Письмо Станислава Иосифовича Гарпфа из Ленинграда брату Михаилу Иосифовичу Гарпфу. 13 декабря 1941 г. Режим доступа: https://www.prlib.ru/item/1292965

[5] Письмо Станислава Иосифовича Гарпфа из Ленинграда брату Михаилу Иосифовичу Гарпфу. 13 декабря 1941 г. Режим доступа: https://www.prlib.ru/item/1292965

[6] Письмо Адели Михайловны Гарпф из Ленинграда сыну Михаилу Иосифовичу Гарпфу. 4 января 1942 г. Режим доступа: https://www.prlib.ru/item/1292924

[7] См.: Письмо Адели Михайловны Гарпф из Ленинграда сыну Михаилу Иосифовичу

Гарпфу. 24 декабря 1941 г. Режим доступа: https://www.prlib.ru/item/1292773;

Для того, чтобы проследить историю трансформации блокадного быта семьи и проанализировать как она приспосабливалась к изменившимся условиям в конкретные периоды, представляется наиболее удобным разделить письма на 4 хронологические группы: доблокадный период (июль – начало сентября 1941 г.); начало блокады (сентябрь–октябрь 1941 г.); первая блокадная зима (ноябрь 1941 г. – февраль 1942 г.); весна и лето, подготовка к эвакуации (март–июнь 1942 г.).

Центральной темой переписки начального периода была эвакуация из города. Семья единодушно выступала против отъезда, уверяя Михаила, что в Ленинграде они находятся в безопасности[1]. Кроме этого, эвакуация пугала возможными трудностями в дороге и неизвестностью[2]. В этим месяцы из-за вынужденной экономии денег и появления очередей в магазинах изменился рацион питания семьи[3]. Его основу составляло самое необходимое: черный и белый хлеб, масло, сахар, крупы, в частности, пшено, яйца[4]. Иногда удавалось получить мясо и капусту, из которых варили щи или мясной бульон[5]. Примечательно, что на пса породы боксер по кличке Яшка, как на породистую собаку, до середины октября 1941 г. семья получала отдельный паек[6]. Из-за недостаточного питания начало ухудшаться здоровье отца семейства Иосифа Лукича.

С 8 сентября, с началом блокады Ленинграда, в переписке появился новый сюжет – вражеские бомбардировки и артобстрелы города. В письмах от 8 и 9 сентября Адель Михайловна подробно описала сыну последствия первых массированных авианалетов на Ленинград[7]. Все хозяйственные заботы с началом блокады взяла на себя Ванда, самая младшая в семье[8]. При этом, она дежурила в военном госпитале на территории больницы им. Куйбышева (сейчас Мариинская больница), старалась посещать лекции в институте, а с конца октября начала работать на заводе. Остро обозначилась проблема нехватки продовольствия. Уже в середине октября Адель Михайловна призналась, что продуктов, выдаваемых по карточкам, недостаточно, чтобы быть сытым[9]. В конце октября отец Иосиф Лукич написал, что им не хватает масла, сахара, хлеба, мяса и особенно круп[10]. Проблему приготовления еды осложняла нехватка керосина[11]. В конце октября на семейном совете было принято тяжёлое решение усыпить пса Яшку из-за невозможности его содержать[12]. Большой статьей расходов семейного бюджета в этот период стали дрова[13].

В ноябре в Ленинграде начался голод. Семья жила на 2 рабочие карточки Станислава и Ванды и 2 иждивенческие родителей. Письма этого периода содержат подробные сведения о рационе питания семьи, о видах и нормах продуктов, продаваемых по карточкам[14]. Особенно тяжелый период в жизни семьи наступил в декабре–январе, когда, по признанию Адели Михайловны, от голодной смерти их спасла знакомая старушка, за которой они ухаживали, поделившись продуктами[15]. К сожалению, не удалось спасти отца семейства, Иосифа Лукича, скончавшегося от истощения в ночь на 30 декабря. В письмах Адель Михайловна подробно описывает последние дни супруга[16].  Помимо голода и обстрелов, семья в этот период переживала холод, темноту и столкнулась с полной хозяйственной разрухой[17]. Тяжелые условия жизни сказались на здоровье старшего сына Станислава, слегшего с диагнозом «алиментарная дистрофия»[18]. Не имея возможности дать ему единственно нужное тогда лекарство – пищу – семья поддерживала его теплом, лаской и заботами.

6 марта 1942 г. Станислав написал брату первое весеннее письмо, в котором сообщил, что понемногу выздоравливает[19]. В середине марта его поместили в стационар с усиленным питанием при Морсудопроекте. 5 июня на две недели на усиленное питание была также направлена Адель Михайловна[20]. Письма этого периода содержат подробные сведения об условиях, в которых содержались пациенты стационара[21]. После смерти отца и с болезнью брата все заботы, связанные с семьей и ведением домашнего хозяйства, легли на плечи Ванды. Несколько раз в неделю, возвращаясь в 9–10 часов вечера домой, она шла с санками доставать дрова и потом тащила их в квартиру на 4-й этаж[22]. Весной 1942 г. в Ленинграде начала немного улучшаться ситуация с продовольствием. В конце апреля в честь 1 мая в продаже появились праздничные продукты[23]. Семья начала возделывать участок земли, выделенный под огород, пить настойку из сосновых игл для получения необходимых витаминов[24]. Последнее письмо было написано Аделью Михайловной 26 июня 1942 г., в котором она сообщила, что на следующий день выписывается из стационара[25]. В августе семья была эвакуирована в Свердловск и воссоединилась с Михаилом.

В конце войны Станислав из-за немецкой национальности был сослан в Караганду на поселение, где сначала работал в шахтах, а потом был переведен на инженерную работу. Защитил диссертацию и в «оттепель» переехал с женой в г. Ровно (Украина), где преподавал в местном вузе. Ванда окончила Московский энергетический институт и долгое время жила в Москве. Михаил продолжил играть в оркестре и проработал в нем до пенсии, став старейшим по стажу «утесовцем». Таким образом, в Ленинград вернулась только Адель Михайловна. После войны она, выпускница Санкт-Петербургской консерватории (1913) по классу фортепиано, давала уроки музыки.

История семьи Гарпф – одна из нескольких сотен тысяч историй ленинградских семей в годы блокады. Во многом их объединяла схожая стратегия выживания: поддерживать и заботиться друг о друге, делить продукты, распределять обязанности. Семейный архив Гарпфов наглядно доказывает необходимость выявления, изучения и введения в научный оборот источников личного происхождения, связанных с блокадой. Как отметил доктор исторических наук, профессор Института истории СПбГУ, историк блокады Геннадий Леонтьевич Соболев: «Только объективное изучение всех известных на сегодня исторических источников приблизит нас к "горькой правде" о блокаде Ленинграда»[26].

^[1] Письмо Станислава Иосифовича Гарпфа из Ленинграда брату Михаилу Иосифовичу Гарпфу. 2 августа 1941 г. Режим доступа: https://www.prlib.ru/item/1292967

[2] Письмо Адели Михайловны Гарпф из Ленинграда сыну Михаилу Иосифовичу Гарпфу. 2 августа 1941 г. Режим доступа: https://www.prlib.ru/item/1292728

[3] Письмо Адели Михайловны Гарпф из Ленинграда сыну Михаилу Иосифовичу Гарпфу. 11 июля 1941 г. Режим доступа: https://www.prlib.ru/item/1292663

[4] Письмо Адели Михайловны Гарпф и Иосифа Лукича Гарпфа из Ленинграда сыну Михаилу Иосифовичу Гарпфу. 16 июля 1941 г. Режим доступа: https://www.prlib.ru/item/1292948

[5] Письмо Адели Михайловны Гарпф из Ленинграда сыну Михаилу Иосифовичу Гарпфу. 11 июля 1941 г. Режим доступа: https://www.prlib.ru/item/1292663; Письмо Адели Михайловны Гарпф из Ленинграда сыну Михаилу Иосифовичу Гарпфу. 2 августа 1941 г. Режим доступа: https://www.prlib.ru/item/1292728

[6] Письмо Адели Михайловны Гарпф из Ленинграда сыну Михаилу Иосифовичу Гарпфу. 4 июля 1941 г. (2). Режим доступа: https://www.prlib.ru/item/1292918

[7] Письмо Адели Михайловны Гарпф из Ленинграда сыну Михаилу Иосифовичу Гарпфу. 7 сентября 1941 г. Режим доступа: https://www.prlib.ru/item/1292942; Письмо Адели Михайловны Гарпф из Ленинграда сыну Михаилу Иосифовичу Гарпфу. 14 сентября 1941 г. Режим доступа: https://www.prlib.ru/item/1292683

[8] Письмо Адели Михайловны Гарпф из Ленинграда сыну Михаилу Иосифовичу Гарпфу. 26 сентября 1941 г. Режим доступа: https://www.prlib.ru/item/1292865

[9] Письмо Адели Михайловны Гарпф из Ленинграда сыну Михаилу Иосифовичу Гарпфу. 13 октября 1941 г. Режим доступа: https://www.prlib.ru/item/1292677

[10] Письмо Иосифа Лукича Гарпф из Ленинграда сыну Михаилу Иосифовичу Гарпфу. 29 октября 1941 г. Режим доступа: https://www.prlib.ru/item/1292879

[11] Письмо Адели Михайловны Гарпф из Ленинграда сыну Михаилу Иосифовичу Гарпфу. 13 октября 1941 г. Режим доступа: https://www.prlib.ru/item/1292677

[12] Письмо Ванды Иосифовны Гарпф (Ицхакиной) из Ленинграда брату Михаилу Иосифовичу Гарпфу. 19-20 октября 1941 г. Режим доступа: https://www.prlib.ru/item/1292726; Письмо Адели Михайловны Гарпф из Ленинграда сыну Михаилу Иосифовичу Гарпфу. 20 октября 1941 г. Режим доступа: https://www.prlib.ru/item/1292748

[13] Письмо Адели Михайловны Гарпф из Ленинграда сыну Михаилу Иосифовичу Гарпфу. 22 октября 1941 г. Режим доступа: https://www.prlib.ru/item/1292765; Письмо Адели Михайловны Гарпф из Ленинграда сыну Михаилу Иосифовичу Гарпфу. 27 октября 1941 г. Режим доступа: https://www.prlib.ru/item/1292869

[14] Письмо Адели Михайловны Гарпф из Ленинграда сыну Михаилу Иосифовичу Гарпфу. 2 ноября 1941 г. Режим доступа: https://www.prlib.ru/item/1292738; Письмо Адели Михайловны Гарпф из Ленинграда сыну Михаилу Иосифовичу Гарпфу. 8 ноября 1941 г. Режим доступа: https://www.prlib.ru/item/1292944; Письмо Адели Михайловны Гарпф из Ленинграда сыну Михаилу Иосифовичу Гарпфу. 5 ноября 1941 г. (2). Режим доступа: https://www.prlib.ru/item/1292930; Письмо Адели Михайловны Гарпф из Ленинграда сыну Михаилу Иосифовичу Гарпфу. 7 ноября 1941 г. Режим доступа: https://www.prlib.ru/item/1292938; Письмо Адели Михайловны Гарпф из Ленинграда сыну Михаилу Иосифовичу Гарпфу. 26 ноября 1941 г. Режим доступа: https://www.prlib.ru/item/1292863

[15] Письмо Адели Михайловны Гарпф из Ленинграда сыну Михаилу Иосифовичу Гарпфу. 16 января/8 февраля 1942 г. Режим доступа: https://www.prlib.ru/item/1292700

[16] Письмо Адели Михайловны Гарпф из Ленинграда сыну Михаилу Иосифовичу Гарпфу. 19 декабря 1942 г. Режим доступа: https://www.prlib.ru/item/1292714

[17] Письмо Адели Михайловны Гарпф из Ленинграда сыну Михаилу Иосифовичу Гарпфу. 16 января/8 февраля 1942 г. Режим доступа: https://www.prlib.ru/item/1292700

[18] Никто не забыт, ничто не забыто: воспоминания жителей Финляндского округа о войне и блокаде Ленинграда. Ч. II. Город выжил, потому что жил… СПб., 2011. С.123

[19] Письмо Станислава Иосифовича Гарпф из Ленинграда брату Михаилу Иосифовичу Гарпфу. 6 марта 1942 г. Режим доступа: https://www.prlib.ru/item/1292969

[20] Письмо Адели Михайловны Гарпф из Ленинграда сыну Михаилу Иосифовичу Гарпфу. 2 июня 1942 г. Режим доступа: https://www.prlib.ru/item/1292736

[21] Письмо Адели Михайловны Гарпф из Ленинграда сыну Михаилу Иосифовичу Гарпфу. 6 июня 1942 г. Режим доступа: https://www.prlib.ru/item/1292934; Письмо Адели Михайловны Гарпф из Ленинграда сыну Михаилу Иосифовичу Гарпфу. 10 июня 1942 г. Режим доступа: https://www.prlib.ru/item/1292659; Письмо Адели Михайловны Гарпф из Ленинграда сыну Михаилу Иосифовичу Гарпфу. 16 июня 1942 г. Режим доступа: https://www.prlib.ru/item/1292689

[22] Письмо Адели Михайловны Гарпф из Ленинграда сыну Михаилу Иосифовичу Гарпфу. 11 марта 1942 г. Режим доступа: https://www.prlib.ru/item/1292665

[23] Письмо Адели Михайловны Гарпф из Ленинграда сыну Михаилу Иосифовичу Гарпфу. 30 апреля 1942 г. Режим доступа: https://www.prlib.ru/item/1292894

[24] Письмо Адели Михайловны Гарпф из Ленинграда сыну Михаилу Иосифовичу Гарпфу. 21 мая 1942 г. Режим доступа: https://www.prlib.ru/item/1292952; Письмо Адели Михайловны Гарпф из Ленинграда сыну Михаилу Иосифовичу Гарпфу. 3 апреля 1942 г. Режим доступа: https://www.prlib.ru/item/1292885

[25] Письмо Адели Михайловны Гарпф из Ленинграда сыну Михаилу Иосифовичу Гарпфу. 16 марта 1942 г. Режим доступа: https://www.prlib.ru/item/1292691

[26] Соболев Г.Л. Указ. соч. С. 20.

В коллекции Государственного мемориального музея обороны и блокады Ленинграда хранится более 80 блокадных дневников. Коллекция постоянно пополняется – только в октябре 2023 года в фонды музея были приняты два ранее не известных дневника. Блокадные дневники – отдельный культурный феномен, до недавнего времени считалось, что дневники вели в основном представители интеллигенции, привычные к рефлексии образованные люди[1]. Как теперь известно, во время блокады записи оставляли представители разных слоев населения Ленинграда.

Примером тому может служить дневник рабочего Игоря Никитина (1925–2012), поступивший в музей в 2016 году. Дневник написан разговорным языком, без каких-либо литературных претензий, и является кладезем бытовых подробностей жизни простых ленинградцев. В 2021 году музеем была подготовлена выставка «Жил да был человек маленький…», основанная на этом дневнике. Целью выставки было при помощи художественных средств реконструировать то, что давно ушло – жизнь обычной ленинградской семьи в условиях начавшейся войны, а затем блокады. Основой для реконструкции стало слово – текст дневника, который содержит в себе информацию об этой жизни. В дневнике зафиксировано лишь то, что автор захотел сообщить и лишь так, как он сумел сформулировать. Но это гораздо больше, чем могли бы нам сообщить материальные свидетельства – дом, в котором жила семья, здание завода, где работали герои выставки, любые их предметы мебели или одежды. Более того, материальные свидетельства начинают «говорить» не в последней степени благодаря информации, полученной из дневника.

[1] Ломагин Н.А. Блокадные дневники и их авторы: Дневник А.Ф. Евдокимова. // Гранин и Германия. Трудный путь к примирению: Материалы конференций: Санкт-Петербург, 24–25 сентября; Берлин, 15 октября 2019 г. М.: Политическая энциклопедия, 2020. С. 95.

           В 2023 году в музее был издан дневник Григория Эрнестовича Зуймача[4], работника студии «Ленфотохудожник». Дневник небольшой, фиксирует события двух самых страшных месяцев ленинградской блокады – января и февраля 1942 года. Дневник был передан в музей в 2015 году и многократно использовался сотрудниками и в научных работах по блокадной фотографии (Зуймач описал работу студии «Ленфотохудожник» зимой 1942 года), по эвакуации (у него сохранился комплект документов на эвакуацию, например, справка об отсутствии задолженности по квартплате, без которой нельзя было отправиться в эвакуацию). Дневник примечателен ироничным стилем, а также – и это самое главное – описанием примеров милосердия и взаимопомощи ленинградцев. Соседи помогали Григорию Эрнестовичу, а он помогал соседям. И как минимум одна семья благодаря помощи Зуймача выжила в блокадном аду, хотя все члены семьи уже находились на краю гибели.

           В дневнике упоминается коллега Зуймача по студии – фотограф Альфред Яковлевич Сэккэ и его жена Зинаида Владимировна. В музее хранятся документы[5] этой семьи, и дневник дополнил сведения о жизни семьи Сэккэ во время блокады.

           В 2023 году в музей поступил дневник Алексея Васильевича Глотова[6], секретаря партбюро завода «Севкабель». Дневник сохранился не в полном объеме, отсутствуют тетради 5, 6, 7 (где, по-видимому, содержались записи за осень 1942 года и весь 1943 год). Сохранились четыре тетради за 1942 год и последняя тетрадь, номер 8, начатая в 1944 году. Последняя запись в ней – новый 1958 год, пожелания от гостей Глотовых и от автора дневника самим себе. В записях 1945 года и позднее есть несколько записей детской рукой, сделанных детьми А.В. Глотова Юрой и Сережей.

           А.В. Глотов начал вести дневник 5 февраля 1942 года «с тем чтоб потом прочесть и восстановить в памяти эти тяжелые дни переживания для страны, особенно для города ну и в частности для себя и семьи. Очень сожалею, что не вел раньше». В дневнике описывается работа завода «Севкабель» в смертное время блокады и позже.

В феврале 1942 года Глотов сам чувствовал слабость от голода, хотя имел довольно высокую должность, отказывал себе в еде, чтобы поддержать жену, детей и родителей жены, живших вместе с ними. В силу своей должности Глотов много писал об отношениях между сотрудниками завода.

6 февраля Глотов «пообедал в стационаре… хорошо впервые за несколько месяцев. Ел кусочек белого хлеба, но на завтра уже отказываюсь, правильно подсказали люди, что много будет вредных толков».

           Весной Алексей Васильевич организовывал эвакуацию на заводе и субботники. Давал в дневнике оценки разным сотрудникам завода.

           9 мая 1942 года появилась примечательная запись: «Получили заказ на изготовление 125 кил. 10 кг подводного кабеля, какое большое и ответственное задание, как мы с ним справимся, прямо не знаю. Срок 1-го июня». Это именно тот кабель, который будет проложен по дну Ладожского озера и даст в Ленинград электричество с Волховской ГЭС.

           Весной 1945 года Алексей Васильевич Глотов был утвержден на работе в обкоме ВКП(б). Некоторое количество записей касается его работы в обкоме.

           В планах музея публикация дневника Алексея Васильевича Глотова.

[4] Человек переживающий: Блокадный дневник Григория Зуймача. СПб.: Государственный мемориальный музей обороны и блокады Ленинграда, 2023. 106 с.

[5] Рукописно-документальный фонд ГММОБЛ. Оп. 1л. Д. 163.

[6] Здесь и далее: ГММОБЛ КП 20262 – 20267.

На протяжении уже более полувека музей «Нарвская застава» собирает и хранит историю Кировского района Санкт-Петербурга. Особое внимание уделяется материалам, связанным с памятью о войне и блокаде. Кировский район Ленинграда оказался у переднего края обороны, его территория подвергалась постоянным артобстрелам и бомбардировкам. Несмотря на тяжелейшие условия здесь оставались тысячи людей, работавших на заводах и фабриках, в школах и

 госпиталях, служивших в группах самозащиты и в отрядах МПВО – местной противовоздушной обороны. Именно здесь формировалась первая Кировская дивизия народного ополчения.

В фондах музея хранятся редкие документы военного времени, фотографии, награды, личные вещи, предметы блокадного быта. Особый интерес для исследователей представляют воспоминания, блокадные дневники, рукописи и альбомы участников войны. Среди них два рукописных альбома послевоенного времени: «Первая добровольческая», рукопись Э.В. Писаревского, – об истории Кировской дивизии народного ополчения^[1], и фотоальбом «Они сражались за Родину», составленный бойцами 346-го батальона МПВО Кировского района[2].

Уникальность этих предметов не только в их содержании, но и в их рукотворности. Альбомы ручной работы, с вклеенными фотографиями и газетными вырезками, с картами и схемами, начерченными тушью, пером и цветными карандашами, созданные в количестве единственного экземпляра, представляют историческую ценность и как документы, и как произведения послевоенного народного творчества, ставшие памятниками ленинградского культурного наследия.

Писаревский Э.В. «Первая добровольческая», 1969 г.

Рукописный альбом об истории Кировской дивизии народного ополчения (1-й ДНО) был создан после войны. Автор – Эдуард Владимирович Писаревский (1908 г.р.), военный инженер, работавший в конструкторском бюро Кировского завода, боец Кировской дивизии народного ополчения. В течение многих лет Писаревский буквально по крупицам собирал материалы, искал документы в архивах, вел переписку с выжившими ополченцами и их родственниками. Этот альбом Эдуард Владимирович вероятно лично принес в музей в 1978 г. (в Книге поступлений Народного музея «Нарвская застава» записано: «от Писаревского Э.В.»)

Из письма Писаревского Д.А. Гранину (1968 г.):

«…заниматься сбором материалов по Кировской дивизии мне никто не поручал, но я считал и считаю своим долгом, как бывший ополченец, ответственный перед памятью погибших товарищей, посвятить свободное время благородной задаче собрать материалы, обобщить их и показать короткую, но героическую эпопею 1-й Ленинградской добровольческой дивизии»[3]. Также в письме говорится, что во время работы над рукописью и статьями по истории 1-й ДНО автор перенёс инфаркт (в 1966 г.)[4]

Даниил Александрович Гранин тоже служил в 1-й ДНО, получившей название «Кировская» – по Кировскому району Ленинграда. В первые дни войны вышло постановление о формировании дивизий народного ополчения. Штаб Кировской дивизии находился сначала на Кировском заводе, в начале июля был переведен во Дворец культуры им. А.М. Горького.

К моменту отправки на фронт Кировская дивизия состояла из трех стрелковых полков, разведывательного, саперного, связи и санитарного батальонов – всего свыше 12000 человек. Добровольцами стали простые, не военные люди: рабочие, инженеры, техники, мастера, учителя, врачи, служащие предприятий, учреждений, учебных заведений Кировского и Дзержинского районов Ленинграда.

 Э.В. Писаревский подробно описывает весь путь Кировской дивизии – от 9 июля 1941 г. (отправка 1-го полка с товарной ст. Витебского вокзала) до 23 сентября 1941 г., когда дивизия была расформирована.

Гитлеровцы отводили на взятие города несколько дней, но на пути врага встала Кировская дивизия. Кировцы сумели задержать продвижение немцев, дали возможность укрепить подступы к городу. Автор пишет о невероятном мужестве ополченцев, которые, несмотря на нехватку оружия, транспорта, средств связи и снабжения, изнуряющие переходы на десятки километров при жаре 30°С, вызывали у врага удивление и ужас:

«На допросе в штабе 41-го стрелкового корпуса пленные говорили: Мы больше всего боимся эту дикую дивизию синештанников». (Кировцы носили синие шаровары и темные шинели). «Это ленинградские рабочие-добровольцы. Они, не сгибаясь, в атаку ходят…»[5]

      Об этом же свидетельствует Д.А. Гранин:

     «Конечно, ополчение было армией своеобразной: наспех обученной, необстрелянной, скудно вооружённой, дисциплина была не военная, а скорее производственная. <…> Тяжелейшие испытания обрушились на только что сформированные дивизии. Даже участники тех событий с трудом могут объяснить, каким образом могли выстоять эти народные полки... <…> Это было чудо – чего? Нет, не отчаяния. Вцепившись в землю, стояли насмерть оглохшие от бомбежки, прекрасно понимающие, что все сейчас зависит от них, рабочие Нарвской Заставы, судостроители, кировцы, портовики, учителя, наборщики, историки…»[6]

В составе Кировской дивизии был взвод писателей (ленинградские поэты, писатели, журналисты). Они стали военкорами дивизии – на фронте издавалась газета (всего вышло 11 номеров). Многие из них погибли, например, историк М.И. Мительман, один из авторов знаменитой книги «История Путиловского завода» (1939 г.), поэт Евгений Панфилов (его жена с детьми умерли от голода в блокадном Ленинграде). Те, кто выжил, позднее описали путь дивизии в очерках и статьях (Д.А. Гранин, Н.Д. Новоселов, И.И. Лебединский, сам Писаревский и др.) Но отдельной книги о Кировской дивизии так и не вышло. «Первая добровольческая» Э.В. Писаревского – это и есть макет будущей книги.

Большую ценность в рукописи представляют фотографии – некоторые из них, возможно, единственные сохранившиеся портреты ополченцев, погибших на Лужском рубеже. Цель автора – засвидетельствовать происходившее и сохранить память о погибших ополченцах, неслучайно одна из глав посвящена памятникам на братских могилах. До сих пор многие захоронения не найдены, работа поисковых отрядов продолжается.

В конце альбома – отзывы историков, членов Военно-научного общества, ветеранов и писателей, бывших однополчан Э.В. Писаревского. Все они рекомендуют издать уникальный материал. Однако по сей день этого не произошло. Сотрудники музея надеются, что рукопись Э.В. Писаревского «Первая добровольческая» будет опубликована.

«Они сражались за Родину». Альбом 346-го батальона МПВО Кировского района г. Ленинграда, 1984 г.

Альбом принесли в музей ветераны, бывшие бойцы 346-го батальона МПВО. На страницах из толстого картона – фотографии, виды блокадного Ленинграда, другие изображения. Это фотоальбом: более 150 фотографий бойцов и командиров батальона, разделенных по ротам: пожарная, саперная, дегазационная, медико-санитарная, взвод наблюдения и разведки.

Всего в Кировском районе Ленинграда было создано 2 батальона МПВО: 345-й и 346-й, численностью более 800 человек. Батальоны состояли в основном из молодых женщин и девушек, оказавшихся на передовой внутри города. В страшное блокадное время, под постоянными обстрелами и бомбежками, они работали на пределе человеческих возможностей – тушили пожары и зажигательные бомбы, выносили раненых, расчищали завалы, обезвреживали неразорвавшиеся снаряды, разбирали деревянные дома на дрова... Многие из них погибли, многие были искалечены. Начальником МПВО Кировского района в годы войны был Иван Васильевич Калягин. Бывший моряк, до войны работавший на заводе им. А.А. Жданова, после войны, Калягин, как и многие его сослуживцы, попал под каток «Ленинградского дела». Был выслан на Север, через несколько лет вернулся в Ленинград, где собрал «своих девчонок» из МПВО – тех, кто выжил. Некоторые были инвалидами, с последствиями тяжелых ранений. Они создали свое «братство» – организовали взаимопомощь, поддерживали друг друга, как могли, и старались сохранить память о своем батальоне. Ценные фотографии, документы, воспоминания Калягин и его бывшие бойцы приносили в музей «Нарвская застава». Альбом «Они сражались за Родину» попал в музей уже после кончины Ивана Васильевича (он умер в 1977 г.) и стал главным предметом в коллекции материалов по МПВО. Сотрудники музея продолжают изучать эти документы, ведут поиск в архивах, собирают информацию от жителей района. Новые исследования посвящены пожарной роте 346-го батальона МПВО, штаб которой находился в здании усадьбы Е.Р. Дашковой (где сегодня располагается экспозиция музея «Нарвская застава»).

Давно ушло в прошлое искусство стенгазет, боевых листков, самодельных открыток, грамот, юбилейных альбомов и других видов оформительского народного творчества. Сегодня такие предметы, несомненно, представляют интерес. Рукописные альбомы, созданные участниками войны, являются особенно ценными. Их авторы – не художники, не профессиональные оформители, но они оставили свой культурный след в истории города, зафиксировав память о войне, о мужестве и самопожертвовании защитников города. Наш долг – сохранить эту память и передать следующим поколениям петербуржцев.

    Деятельность в области библиотечного дела – одна из значимых культурных страниц, которые открыли для общественности выпускницы Смольного Института благородных девиц. Состав и назначение образовательных предметов в Смольном Институте соответствовали назначению дальнейшей работы выпускниц – это область педагогики, просветительства, охраны домашнего очага как части культурного пространства страны. Их воспитывали с достаточной ноткой суровости и дисциплины, позволившей многим из них стать частью жизни государства даже при смене общественного строя, они возглавили многие начинания, привнесли в них традиции благородства и уважения к науке и истории. Первая заведующая нынешней библиотекой-филиалом № 10 Калининского района, Елена Васильевна Стеклова, будучи выпускницей Смольного Института,  проработала всю блокаду в Городе Ленинграде.

    Большую роль в её библиотечном подвижничестве сыграло знакомство с Н.К.Крупской, участие в 1920-х годах в библиотечных Конференциях и организации новых библиотек. Вместе с Н. К. Крупской она преподавала в рабочей Воскресной школе Невского района, была делегатом первого съезда политпросветработников.

По воспоминаниям современников, коллег, Елена Васильевна обладала гордой осанкой, до преклонного возраста ходила на высоких каблуках. И в годы испытаний она не согнулась перед коричневой чумой фашизма. На ней лежала ответственность за маленьких читателей, преодолевших голод и стужу для того, чтобы придти в библиотеку за пищей духовной.

    В ту суровую пору, вместе с заведующей Любовью Захаровной Рубиной, она работала в 1-ой детской библиотеке имени Крылова Фрунзенского района в доме 11 на улице Правды, на углу улицы Социалистической. Еще в 1936 году Районный отдел народного образования предоставил это помещение библиотеке. Известно, что до Октябрьской Революции здесь находился Благородный пансион ,1-я гимназия с церковью Преображения Господня. Эта местность хорошо была знакома Елене Васильевне. Её и раньше, в довоенную бытность работы в библиотеке школы № 308 на Бородинской улице, называли «библиотечной мамой», в круге знали, что она встретит каждого с душевным теплом и внимательностью. Стены бывшего пансиона напоминали ей о высоком предназначении дела воспитания. И сейчас это место символично «отмечено» - скульптурной композицией «Три ангела» в память о разрушенных стоявших на этих улицах трёх церквях.

    Елена Васильевна родилась 1 сентября, в «будущий День Знаний», в 1881 году в семье учителей. Окончив Смольный институт, работала библиотекарем, преподавала еще в дореволюционной воскресной школе. С 1908 года и двадцать лет Стеклова жила на Урале, в глубинке России – Оренбурге, где получила специальное библиотечное образование и возглавила чуть позднее главную библиотеку города Оренбурга. Она проводила широкую культурно-просветительскую работу - вела занятия по библиотечному делу, писала статьи о руководстве чтением, возглавляла библиотечные курсы, сотрудничала в журнале «Вестник Просвещения». На совещании просветработников она знакомится с Н.К. Крупской, имя которой до сих пор носит самый библиотечный Университет Санкт-Петербурга на Дворцовой набережной. Елена Васильевна поддерживает Крупскую в её взглядах на народное просвещение и пишет книгу «Библиотечное дело».

    Как же конкретно работали Л.З. Рубина и Е.В. Стеклова, как готовили библиотеку к приему юных читателей?

    Анастасия Петровна Наумова-Маккавеева, их коллега, библиотекарь 301 школы Ленинграда, вспоминает о том, как во время блокады, зимой, в лютый холод, она проходила мимо библиотеки имени Крылова и отворила знакомую дверь. Увидела, что в библиотеке на подоконниках лежал снег. Но все-таки там находились на своем посту директор библиотеки Любовь Захаровна Рубина, её помощница Елена Васильевна Стеклова и старушка-уборщица. Они подклеивали книги. Анастасия Петровна вспоминает, что пальцы у библиотекарей были лиловые от холода.

Вот что сама Елена Васильевна вспоминает о блокадных днях. Используем цитату по сборнику «Дети Города-Героя». Глава в сборнике авторства Е. Стекловой и Л. Рубиной называется «Библиотека действовала».

    «Дети хотели читать, а библиотекари – опухшие, обессилевшие – отыскивали каждому в ледяных книжных шкафах самые интересные книги, нужные, как хлеб. …Это было в один из осенних дней 1941 года. Началась воздушная тревога. Ребята, привыкшие к сиренам, не торопясь продолжали выбирать книги. Всё произошло в короткие секунды. Удар. Здание библиотеки содрогнулось. От углового дома, наискось от библиотеки, стала медленно отделяться стена. Взрывная волна выдавила оконные рамы. Они упали, осыпая стеклянными осколками всех, кто находился в читальном зале. Ураган известковой и кирпичной пыли ворвался в библиотеку. От взрывной волны упали закрытые шкафы. Дверная коробка выпала из стены и загородила вестибюль. Никто не пострадал. Все 16 читателей-школьников хмуро и сосредоточенно ожидали отбоя воздушной тревоги».

Тогда вражеские налёты причинили библиотеке большой ущерб, она была временно закрыта, но с марта 1944 года вновь возобновила работу.

Особенного внимания достойны блокадные воспоминания Елены Васильевны, написанные ею по следам работы в1-ой районной детской библиотеке Фрунзенского района им. Крылова, в силу того, что мы из них  узнаем, какие книги читали дети блокадного города, какова была роль чтения в поддержке юных ленинградцев. А читали они задорные и оптимистичные книжки – «Приключения капитана Врунгеля» Н. Некрасова, «Приключения Тома Сойера» М. Твена, «Батый» В. Яна, «Тайна двух океанов» Г. Адамова, романы Жюля Верна, «Приключения барона Мюнхгаузена» Г. Бюргера, сказки Г.Х. Андерсена. Наверное, важную роль в их чтении сыграла и рекомендация библиотекаря Е.В. Стекловой, единственной целью которой было – поддержать дух юных ленинградцев!

    В блокадные дни, во время обстрелов и бомбёжек, ей удалось сберечь прекрасный книжный фонд, наглядные пособия, которые накапливались годами. Многие книги из её «блокадного собрания» «перекочевали» позднее в ту библиотеку, организация которой была ей поручена в декабре 1946 года – на Малодетскосельском проспекте, дом 42.

    В нынешней переехавшей в 1970-е годы с Малодетскосельского проспекта, дом 42, библиотеке на Пискаревском проспекте, дом 16, хранятся блокадные открытки Елены Васильевны 1944 года с праздничными тематическими рисунками. Это - «Зенитчики», «Ленинградцы на огородах», женщина с ребенком и корзиной капусты и свеклы, шагающая по центральному проспекту свободного героического города Ленинграда – Невскому. Эта библиотека и сейчас чтит благородные традиции обучения в Смольном Институте и работает в рамках программы духовно-нравственного воспитания «Я расту».

Приоткроем страницы воспоминаний Е.В. Стекловой из сборника 1974 года выпуска «Дети города героя» еще раз. « Зимой к голоду прибавился холод. Но и это не останавливало юных читателей. В перерывах между частыми воздушными тревогами они все-таки приходили в библиотеку. Мы, работники библиотеки, удивлялись: «Когда вы успеваете прочитать? Ведь нет электричества! « И около коптилок читать можно!» - отвечали ребята. Мы навещали их дома и видели, как они сидели за книгой, закутавшись в платки и одеяла, забывая о сосущем голоде и свисте смертоносных бомб». (с. 226).

    Елена Васильевна пишет о том, что многие юные читатели из разбитых вокруг библиотеки микрорайонов переселялись в другие районы, но все же ухитрялись добраться до библиотеки, ставшей им «своей».

Стойким солдатом культуры, охранявшим достижения советской власти в области библиотечного дела в труднейшие годы военных испытаний ,  стала

женщина, получившая прекрасное классическое образование еще в царской России. В тяжелые дни блокады ее умные глаза и добрые руки поддерживали маленьких читателей. Елена Васильевна Стеклова получила медали «За

оборону Ленинграда» и «За доблестный труд в Великой Отечественной

войне». Традиции её воспитания помнят, чтут и приумножают современные библиотекари.

В историческом центре прославленного своими многочисленными архитектурными шедеврами Санкт-Петербурга находится величественный Михайловский дворец, созданный Карлом Ивановичем Росси (1775-1849). С 1898 года этому знаменитому зданию – ранее великокняжеской резиденции - было определено новое выдающееся предназначение и блистательное будущее: стать первым в стране государственным музеем национального искусства. В 1932 году в его ведение был передан находящийся рядом бывший Дворец искусств Императорской Академии художеств, получивший отныне название по имени одного из его архитекторов - корпус Бенуа, в котором в том числе был организован отдел советского изобразительного искусства. С конца 1980-х годов в состав музея вошли и другие знаменитые петербургские дворцы и сады. Так к 2004 году сформировался огромный архитектурно-парковый комплекс, который сам по себе является художественной достопримечательностью России, а в сочетании с экспонируемыми и хранящимися здесь национальными сокровищами, представляет собой уникальное мировое наследие.

19 марта 2023 года исполнилось 125 лет со дня открытия Русского музея. Его история неотделима от подвижнического труда нескольких поколений творческого коллектива, которые бережно и надежно в любые времена и при любых условиях сохраняют музейные ценности в этих архитектурных шедеврах.

Фотографическая коллекция музея, хранящаяся в основном в секторе архива изображений, созданном в 1922 году и последние двадцать пять лет находящаяся территориально в Михайловском замке, обладает уникальным по количеству и качеству материалом, имеющим не только художественную, но и историко-культурную ценность[1]. Особое место в ее составе занимают фотографии (негативы и позитивы), связанные с работой Русского музея в довоенное время, блокаду, а также с послевоенным восстановлением музейных территорий, зданий, залов и возвращением в них выдающихся произведений отечественного искусства[2]. Данный комплекс фотографических материалов, охватывающих период 1940-х годов, впервые рассмотрен и изучен как единое целое.

Важно отметить, что на рубеже 1930-1940-х годов продолжала свою энергичную деятельность музейная фотолаборатория, созданная еще в 1897 году первым фотографом и первым заведующим «Собственной фотографией Русского музея императора Александра III» Александром Константиновичем Ержемским (1845-1905). С тех пор в музее регулярно производилась съемка произведений, выставок, экспозиций, сотрудников, экскурсий, занятий, реставраций и т. д. Одними из последних выставок мирного времени, запечатленных музейными фотографами, были «Всесоюзная выставка произведений И.И. Левитана» (1939) «XX лет РККА» (1939-1940), «16-я годовщина со дня смерти В.И. Ленина», а также большие монографические: «А.А. Рылов», «Ф.И. Шубин» и «А.П. Остроумова-Лебедева» (все - 1940). В 1941 году вышел первый выпуск научного сборника статей «Сообщения ГРМ». Кардинальная реэкспозиция Русского музея была запланирована на 1941 год: 7 мая на заседании Ученого совета обсуждался ее генеральный проект. «Примечательно, что в это время само здание музея впервые осознается, судя по документам, как предмет экспонирования»[3].

Но планомерное и активное развитие Русского музея накануне Великой Отечественной войны - разнообразные выставки, очередная реэкспозиция, комплектование коллекций, формирование музейных подразделений, капитальный ремонт зданий музея, их коммуникаций и многое другое – было прервано войной, блокадой и эвакуацией сотрудников и предметов. 22 июня 1941 года привычная музейная жизнь прекратилась: начавшаяся война выдвинула иные приоритеты и совсем другие цели. Фронт лавиной приближался к городу, поэтому перед Русским музеем была поставлена первоочередная задача: в недельный срок подготовить музейные предметы, входившие в группу так называемой «первой категории» к эвакуации, что и было выполнено к 1 июля 1941 года. Музейному коллективу помогали студенты и художники. Яркими свидетельствами тех тяжелых дней и начавшегося 8 сентября трагического периода в истории Ленинграда и его жителей являются сохранившиеся в музее снимки и «Блокадный дневник» заместителя директора по научной работе Георгия Ефимовича Лебедева (1903-1958): «Эвакуация музейных ценностей. В красивых нарядных залах – мерзость разрушения. Стены оголены. Люди ползают на четвереньках, накатывая на валы картины. На полу – стружки, обрывки бумаги, доски, ящики. <…> Ящики не подходят по размеру к картинам. Суматоха, истерика»[1]. Каждый предмет, из хранившихся в музее, прошел четыре операции для эвакуации или консервации: изъять из экспозиции или хранилища, отобрать по категориям, положить в ящики или на новые места хранения, составить упаковочные акты или топографические описи[2]. Первые дни военного времени в музейной деятельности также описал в своих воспоминаниях директор Русского музея Петр Казимирович Балтун (1904-1980)[3]. В условиях круглосуточной работы было подготовлено к эвакуации упакованных в 327 ящиков и 8 ящиков с десятиметровыми валами 26 816 произведений живописи, скульптуры, графики, прикладного искусства и 20 400 единиц бесценных рукописных документов. Все перечисленные предметы отвезли на железнодорожный вокзал и эвакуировали на Урал, в г. Молотов (ныне Пермь) и г. Соликамск, где в здании Пермской художественной галереи и Соликамского краеведческого музея с 1941 по 1945 годы работал филиал Русского музея и трудились многие его сотрудники[4]. Связь между городами была непрерывной: сюда приезжали в научные командировки из блокадного Ленинграда оставшиеся в музее работники, также коллеги обменивались письмами и телеграммами. Возглавил пермский филиал П.К. Балтун, соликамское отделение – его заместитель, заведующий отделом прикладного искусства Борис Николаевич Эмме (1895-1955), а основным музеем остался руководить Г.Е. Лебедев вместе с главным хранителем (с 6 июля 1941 года) Мстиславом Владимировичем Фармаковским (1873-1946). В связи с мобилизацией и сокращением штатов в военное время в первые недели были уволены многие сотрудники[5], в том числе и ушедшие из жизни в первую блокадную зиму старейший фотограф музея Карл Карлович Кубеш (1872-1941), и заведующий фотолабораторией Федор Петрович Малахов (1903-1942)[6], так как с 29 июня 1941 года был введен в действие Приказ № 1 начальника гарнизона г. Ленинграда от 27 июня 1941 года «Об обеспечении общественного порядка и государственной безопасности в гор. Ленинграде»: «5. Запретить фотографирование и производство киносъемок в пределах города Ленинграда без разрешения коменданта гарнизона города Ленинграда»[7], соответственно, производить фотоработы они уже не могли. Тем не менее, музейными сотрудниками, в частности, заведующим отделом графики Петром Евгеньевичем Корниловым (1896-1981), и неизвестными фотографами были созданы снимки, сохранившие для потомков страницы военного периода музея. Из отчетов, воспоминаний и писем музейных сотрудников известно, что предметы «второй категории» были упакованы и отправлены в пакгаузы Московской товарной станции, но, когда блокадное кольцо сомкнулось, пришлось все ящики под артобстрелом 9 сентября 1941 года вернуть в музей и распределить вместе с другими оставшимися предметами (в том числе с музейной фотоколлекцией) по местам хранения в главном дворцовом здании: подвалы и залы северной анфилады первого этажа. Все произведения из корпуса Бенуа были перенесены во флигель Росси. Помимо перемещения, перегруппировки, упаковки и описания предметов, относительно несложных по транспортировке, «Все тяжелые скульптуры из мрамора и бронзы, находящиеся во 2-ом этаже главного здания, весящие в отдельных случаях до 8 тонн, были переброшены в подвальное помещение и I-ый этаж»[8], а наиболее массивные статуи укрыты разными способами. Так, переданная 22 февраля 1939 года на постоянное хранение в Русский музей бронзовая конная статуя Александра III (1909) скульптора П.П. Трубецкого, весящая 25 тонн, и с тех пор находящаяся в Михайловском саду[9], в июне 1941 года была покрыта бревенчатой клеткой и в июле засыпана песком: «Обмериваем «Чучело», вернее «Пугало» П. Трубецкого. На засыпку сего пугала уходит почти целая баржа песку. Песок возим на тачках сами. На ладонях пузыри. Спину ломит. Работаем и ночью»[10]. Для бронзовой статуи Б.-К. Растрелли «Анна Иоанновна» (1741) перед Северным (Садовым) фасадом была вырыта четырехметровая яма, «укрепленная внутри бревенчатой клеткой, сама (Опущенная внутрь. – И. П.) скульптура была густо покрыта вазелином, обвернута бумагой и рубероидом»[11], засыпана землей и закамуфлирована цветником. «Для переброски этой скульптуры со второго этажа на место ее хранения (весящей до 10 тонн) потребовались специальные приспособления и до 80 человек рабочих[12], о чем свидетельствует одна из сохранившихся с тех пор фотографий. Статуя арапчонка была установлена в подвале.

Война становилась реальностью с ужасающей скоростью. Дни состояли из обстрелов и устранения их последствий. Уже с 9 сентября 1941 года начались регулярные и при этом длительные бомбардировки. Самые значительные для музея были в ночь на 28 сентября, и в ночь на 17 октября, когда упавшая бомба попала в засеянный овсом холм, созданный над конной статуей, но не повредив ее. Русский музей – выдающееся творение зодчего Росси, гордость русской культуры, стал «объектом», а директор музея – его начальником. На территории «объекта», расположились радиостанция и воинская часть. Они подвергались постоянным прицельным обстрелам, поэтому их судьбу разделили и музейные здания, и музейные ценности, и музейные сотрудники. Ряд фотографий запечатлел их героические будни. Эти снимки - не художественные образы. Перед нами реликвии, живые фрагменты времени. Их ценность – в непререкаемой достоверности. Оставшиеся в блокадном Ленинграде научные сотрудники музея, преодолевая голод, холод, болезни и страх, не прекращали ни на один день не только основную - учетно-хранительскую - работу и прием новых экспонатов (включая фотоматериалы), но и научно-исследовательскую (доклады, статьи, книги, диссертации), просветительскую (лекции в госпиталях, военных частях, на радио, предприятиях), выставочную и хозяйственную деятельность, а также дежурили на крышах, следили за состоянием зданий, неоднократно покрывали от возгорания суперфосфатом их деревянные конструкции. Всего за годы войны «На территорию музея гитлеровцы сбросили 11 фугасных и сотню зажигательных бомб, а при начавшихся артобстрелах – свыше 40 снарядов. При первых бомбежках перестало действовать отопление, погас свет, вышел из строя водопровод, выпали стекла из окон. Правда, в главное здание прямых попаданий фугасных бомб не было, но взрывы четырех из них, весом 400-500 килограммов каждая, задели здание…»[13]. Из отчета Фармаковского узнаем, что зимой 1942 года начались ежедневные артобстрелы из дальнобойных орудий[14]. В тот период пострадали флигель Росси (разрушилась одна из колонн на его фасаде, возникли другие повреждения), жилой дом в Михайловском саду, построенный в 1901-1902 для сотрудников музея, и уникальный памятник архитектуры Михайловский дворец: «Печально выглядели академические залы с пострадавшими <…> рельефами»[15]. «Но общего впечатления руинности, разрушения все-таки не было. Дворец стоял торжественный и спокойный, только ворота закрыты наглухо. Музей как бы замер в ожидании перемен»[16]. В марте 1942 года в курдонере создали грядки для всех проживавших на территории музея, о чем свидетельствует один из снимков. Летом больше всего от обстрелов досталось территории корпуса Бенуа: 12 июня был разрушен стоявший во дворе флигель, а от взрывной волны в портике корпуса по Инженерной улице образовалась «большая расщелина, ее ширина наверху до метра. <…> Проходя по залам второго этажа, мы прыгали через пропасть»[17]. 17 июля[18] и 5 августа 1943 года сильнее всего пострадало главное здание - библиотека и академический зал: «…хаос из обломков кирпича, сломанных рам и мрамора»[19]. В основном, хранящиеся в фотоколлекции музея снимки военных лет задокументировали трагические последствия обстрелов: фасады повреждены, музейные залы утратили привычный экспозиционный вид, всюду разрушения, сильнее всего пострадал корпус Бенуа, в том числе от снега, дождей и сырости. Эти визуальные свидетельства выразительнее всех слов! Но уже в письме от 14 апреля 1942 года Лебедев сообщил Балтуну, что «По Постановлению Ленгорисполкома Музей наш включен в число объектов, подлежащих восстановлению в первую очередь»[20]. Из отчета 9 марта 1944 года Лебедева: «В денежном выражении эти разрушения выражаются в сумме свыше 120 миллионов рублей. Особенно сильно пострадало здание корпуса Бенуа; часть его придется заново перестраивать. Музейные ценности <…> не пострадали. <…>. ранен только I сотрудник»[21]. При этом принципиальная задача музея сохранить его важную триаду - исторические здания, произведения искусства, сотрудников - в целом была выполнена.

[1] Блокадный дневник Г.Е. Лебедева (машинопись на 59 листах). 09.01.[1942]-08.01.1944. ГРМ. Ф. 100. Оп. 1. Ед. хр. 484. Л. 2.

[2] Блокадный дневник Г.Е. Лебедева был полностью опубликован. См. Сквозь войну и блокаду с Русским музеем. Книга памяти. 1941-1945. Автор-составитель Евгения Куприянова. СПб., 2020. С. 130.

[3] Балтун П.К. Русский музей – эвакуация, блокада, восстановление (из воспоминаний музейного работника). М., 1981.

[4] Фотографическая коллекция осталась в блокадном Ленинграде, а научный сотрудник фототеки с 1923 года Софья Георгиевна Лобус (1900-1960) упаковала ее и составила списки, а с 14 июля 1942 года уехала работать в филиал ГРМ – город Соликамск – и возвратилась из эвакуации 15 октября 1945 года.

[5] Если на 22 июня 1941 года в музее работало 302 человека, то 1 апреля 1942 года - около 50 человек, из которых всего пять научных сотрудников, а уже 1 января 1944 года - 23 научных сотрудника и 29 работников Пожарно-сторожевой охраны. Оставшиеся в штате сотрудники обязательно участвовали в оборонных работах.

[6] Сквозь войну и блокаду с Русским музеем. Книга памяти. 1941-1945. СПб., 2020. С. 56. С. 66.

[7] Российское историческое общество. Фонд «История Отечества». Электронная библиотека исторических документов // URL: https://docs.historyrussia.org/ru/nodes/265931#mode/inspect/page/1/zoom/4 (дата обращения 01.12.2023).

[8] Г.Е. Лебедев. Отчет. 9 марта 1944 года. ГРМ. Ф. 226. Оп. 6. Ед. хр. 1541. Л. 3.

[9] Демонтирован с постамента в ночь 15 октября 1937 года. См. Панченко И. // Забытая Россия. Проекты памятников и монументальная скульптура XVIII-начала XX века. С. 77.

[10] Блокадный дневник Г.Е. Лебедева // Сквозь войну и блокаду с Русским музеем. Книга памяти. 1941-1945. Автор-составитель Евгения Куприянова. СПб., 2020. С. 130.

[11] Г.Е. Лебедев. Отчет. 9 марта 1944 года. ГРМ. Ф. 226. Оп. 6. Ед. хр. 1541. Л. 3.

[12] Г.Е. Лебедев. Отчет. 9 марта 1944 года. ГРМ. Ф. 226. Оп. 6. Ед. хр. 1541. Л. 3.

[13] Балтун П.К. Русский музей – эвакуация, блокада, восстановление… М., 1981. С. 57-58.

[14] М.В. Фармаковский. Отчет за I квартал 1942 года. 7 мая 1942 года. ГРМ. Ф. 226. Оп. 6. Ед. хр. 1522. Л. 38.

[15] Балтун П.К. Русский музей – эвакуация, блокада, восстановление… М., 1981. С. 82.

[16] Николай Николаевич Новоуспенский (1909-2006), заведующий отделом живописи второй половины XIX века // ГРМ. Ф. 226. Оп. 6. Ед. хр. 46. Л. 54.

[17] ГРМ. Ф. 226. Оп. 6. Ед. хр. 46. Л. 54. Сквозь войну и блокаду с Русским музеем. Книга памяти. 1941-1945. СПб., 2020. С. 135. Графические листы и живописные работы Василия Никитича Кучумова (1888-1959) из собрания ГРМ, созданные в августе 1943года, также запечатлели эти разрушения. См. Путь к Победе. Каталог выставки. СПб., 2005. С. 29. С. 91. См. Идет война народная. 1941-1945. Каталог выставки. СПб., 2015. С. 60.

[18] ГРМ. Ф. 226. Оп. 6. Ед. хр. 1522. Л. 90.

[19] ГРМ. Ф. 226. Оп. 6. Ед. хр. 1571. Л. 5.

[20] Сквозь войну и блокаду с Русским музеем. Книга памяти. 1941-1945. Автор-составитель Евгения Куприянова. СПб., 2020. С. 120.

[21] Г.Е. Лебедев. Отчет. 9 марта 1944 года. ГРМ. Ф. 226. Оп. 6. Ед. хр. 1541. Л. 5.